Вадим Барташ - На дальних берегах. Книга первая. Тринадцатый год. Часть вторая

***

У Марка детство было нелёгкое, ему пришлось испытать много невзгод в самые ранние годы жизни: он уже знал, и что такое голод, и что такое безысходность, и что такое страшная нищета, и потому он дорожил нынешним своим местом. Ведь работать в кондитерской – это не то же самое, что быть подмастерьем у сапожника или тем более вкалывать грузчиком на пристани. А ещё он понимал, что ему не следовало проявлять свои чувства к средней дочери хозяина, так как это было для него чревато. Но он был молод, и с этим уже ничего нельзя было поделать.

Молодости всегда присущи романтические порывы.

И вот сейчас Марк готов был завыть от тоски. Он так соскучился по Катеньке, но Никичу же об этом не расскажешь.

И Марк неожиданно даже для себя расплакался.

– Ты чё, ты чё энто, паря? Случилось чё у тебя?! – всполошился Никич.

– Да нет, ничего такого, Никита Ермолаевич! Домой просто что-то захотелось.

– Ну, ты энто, – Никич почесал свою плешь, – ты не убивайся уж очень. Мы ещё даже до Нижнего не доехали! А в скорости по Волге поплывём! И знаешь, как будет красиво?! О-о! – Никич закачал головой и восторженно зацокал языком. – Такой красотищи я больше нигде не видывал! Волга всё-таки – есть Волга!

– Ну, да, Волга – это сердце России, – согласился Марк и, повернувшись лицом к стене, немного успокоился и задремал.

Никич опять почесал свою плешь и развёл руками:

– Ну, не поймёшь энту нынешнюю молодёжь! Вроде впервые путешествует, столько уже повидал, а ему, видите ли, всё энто и не любо, и домой вдруг заохотилось. Чудной! Никак не разберусь я в нём…

Георгий Иннокентьевич вызвал Степана. Это был его бывший денщик. Ему было под шестьдесят лет, и свыше сорока из них он служил верой и правдой. Как и хозяин, он тоже вышел в отставку, но был ещё крепким стариканом. В доме полковника он теперь выполнял роль дворецкого и заодно следил за порядком. Ну а порядок у Соколовского-старшего по раз и навсегда заведённому правилу поддерживался идеальный. Как в доме, так и в саду.

Георгий Иннокентьевич велел Степану, чтобы тот показал гостям, где им размещаться. Николай им тоже помог с обустройством во флигеле и, когда вернулся в дом, натолкнулся на спускавшуюся со второго этажа невестку.

Анну, супругу брата, он не видел несколько лет. Она обрадовалась их встрече. Они обнялись и троекратно расцеловались.

– А ты нисколечко не изменилась! – сказал ей Николай.

– Ой-ля-ля, уж спасибо, родственничек!

– Ну, это не комплимент! Вот только причёска, по-моему, у тебя другая. Ты волосы отпустила…

Невестка была в красном платье, потому что предпочитала этот цвет. Она покрутилась перед деверем, разгладив складки на платье:

– Ты рассмотрел меня со всех сторон?

– О, да!

– И не пополнела?

– Ни на грамм!

Она окинула себя взглядом в напротив установленном зеркале:

– Да, согласна, я мало изменилась! – и Анна, кокетничая с деверем, заливисто рассмеялась.

– Как Варшава? – спросил её Николай.

– Как всегда Варшава прекрасна! Та-а-ак не хотелось оттуда уезжать, ты не представляешь, – Анна тут же переменилась в лице и вздохнула. – Ведь Варшава мне даже больше нравится, чем Санкт-Петербург! Это- мой город. Она мне близка по духу! Но твой брат- упрямец, и нас заставил. Вот и перебрались сюда. Всю мебель пришлось распродать. Отдала и мой любимый секретер. Ну ты, наверное, его помнишь. И всё из-за Соколовского! Только вещи девочек привезли и кое-какие мои. Продавали всё за сущие копейки…Так торопил он нас.

Ещё больше обрадовались Николаю дочки сводного брата: Полина, Стефания и Ева. Младшие дочки у Андрея родились уже в Привисленском крае, поэтому их назвали на польский манер. Самой старшей, Полине, исполнилось четырнадцать лет, Стефании – двенадцать, а Еве – одиннадцать.

– Ур-р-ра! Наш Коля приехал! – закричала самая бойкая Стефания.

– Коля, Коля! – подхватила Ева.

Старшая Полина сделала книксен, как учила её мама, и подала Николаю руку, которую он пожал. Младшие же девчушки облепили дядю. Они его обожали. Когда-то он был для них, как нянька.

У Анны были тонкие черты и вьющиеся волосы, и она отличалась очень нежной кожей, а ещё у неё были светло голубые глаза, и из-за этого она походила на полячку. А вот все её дочки пошли в папу: у них волосы тоже курчавились, но брови были выразительные, чётко очерченные, и в карих глазах, как у всех Соколовских, просматривался, скорее, кавказский генотип. Во всяком случае, в процентном отношении он был явно преобладающим.