Тигрис Рафаэль - Тигран Великий

Второй вариант заставил меня задуматься. Тут на подмогу пришла мать:

– Ну, Соломон! Подумай хорошенько, как можно в жидком молоке заполучить опору.

– Погоди, Адель! Он мальчик смышленый, сам догадается, – запротестовал Мафусаил.

– Выживет та лягушка, которая своим упорством сможет сбить молоко в кусок масла. Вот тогда она и выпрыгнет из кувшина, – ответил я.

– Молодец, отрок! – воскликнул Мафусаил и, повернувшись к матери, произнёс серьёзным тоном, – Послушай, Адель! У этого парня цепкий ум. Жалко такому умнице прозябать в деревенской глуши. Отпусти со мной в город. Я научу его языкам, дам образование. Глядишь, и получится ладный лекарь.

Лицо матери, которая до этого беззаботно улыбалась, вдруг опять стало озабоченным.

– Ну, посуди сама: детей с женой мы не нажили, а смышлёный помощник очень нужен. Соломон мне подходит. Отдай его – не прогадаешь.

Восторг и радость на лице матери вновь сменили тоска и печаль.

– Соломон! – сказала она, – Оставь нас одних.

Я вышел во двор, где измождённые верблюды продолжали усердно жевать корм. Не знаю, о чём говорили мать с Мафусаилом, но в душе моей зародилось чувство скорой разлуки, и я не удивился, когда услышал от матери следующие слова:

– Сын мой! Ты уже достаточно подрос и вскоре мог бы стать опорой для старших братьев. Но я хочу, чтобы ты жил и учился в городе. Поверь мне, сейчас говорит не любящая мать, а женщина, которая провела юность среди городской суеты. И хотя расстаться с тобой мне будет очень не легко, но ты отправишься в Иерусалим. Твой природный ум и смекалка помогут найти достойное место в жизни.

Слёзы покатились из её безрадостных глаз. Видно было, что это решение далось с большим трудом. Совсем недавно она похоронила мужа, а сейчас добровольно расставалась с младшим сыном – возможно, навсегда. Но мудрая женщина нашла силы и подавила свои родительские чувства. Сейчас, по прошествии многих лет, я понял, насколько прозорлива была мать, сумевшая предвидеть мой жизненный путь и не ошибиться в своём решении. Она вовремя почувствовала разницу между мною и старшими сыновьями. Выбор был сделан – самый младший, самый любимый, самый смышлёный – он будет жить в городе её молодости, и станет воплощением несбывшихся надежд.

– Завтра ты уедешь в Иерусалим, – продолжила мать, – ты будешь там учиться, чтобы приобрести ремесло, которое впоследствии принесёт тебе почёт и достаток.

По правде говоря, мне не хотелось покидать уютный родительский кров. Чужой незнакомый город пугал меня, но противиться воле матери я не смел, ибо решение её было окончательным.

На следующее утро все встали ни свет ни заря. Братья по очереди подходили ко мне и прощались. Лица их выражали удивление по поводу моего поспешного отъезда, хотя, возможно, в глубине души они немного завидовали. Настал черёд матери.

– Сынок, прости меня, – произнесла она с дрожью в голосе, – может быть, мы видимся в последний раз, но я приняла твёрдое решение. Один из моих сыновей будет жить в городе, откуда много лет назад твой отец силой любви вырвал меня с корнями и привёз сюда. Уверена – ты станешь знатным и богатым, а я буду гордиться тобой. Обо мне не беспокойся. Твои старшие братья будут надёжной опорой до конца дней.

Затем она подошла к Мафусаилу и сказала:

– Отныне его судьба в твоих руках!

– Не беспокойся, Адель. Я позабочусь о нём как о родном, – ответил лекарь.

– Прошу, – добавила мать с дрожью в голосе, – сохрани в тайне его происхождение.

Мафусаил ничего не ответил, и его молчание было красноречивее всех слов. Мать в последний раз обняла меня. Не в силах более сдерживать слезы, она повернулась и исчезла в доме. Такой я её запомнил навсегда: бесконечно любящей и преданной, суровой и проницательной, покорной и гордой.

Мы долго ехали – первые три дня по пустыне, затем отдохнули в оазисе, потом опять шли по пустыне. Раньше мне казалось, что Иерусалим находится близко и что купцы с лёгкостью преодолевают расстояния. Но чем дальше мы продвигались, тем отчётливее я понимал, насколько это хлопотное и небезопасное дело – путешествовать по пустынным дорогам. И ещё я с горечью осознал, что мне самому преодолеть обратный путь домой будет невозможно, – а значит, я уезжал навсегда и безвозвратно.

Наконец, на девятый день вдали показались крепостные стены прославленного Иерусалима. Я с изумлением разглядывал каменные башни, разноязычную толпу, многоголосые базары, нарядно одетых богатых горожан. Всё это было для меня, простого деревенского парня, в диковинку.