Густав Эмар - Том 13. Охотники за пчелами. Каменное сердце

— Обещаю тем с большим удовольствием, что пребывать в такой позе довольно утомительно и я желал бы ее переменить.

— Вставайте! — сказал всадник, поднимаясь. Тот не заставил долго ждать и в мгновение ока был на ногах.

— Ах, как хорошо оказаться свободным, — сказал он.

— Неправда ли? Теперь не желаете ли немного побеседовать?

— Очень желаю, кабальеро. Я могу извлечь немалую пользу из нашего разговора, — отвечал он, кланяясь с самой обезоруживающей улыбкой.

Враги сели рядом, как ни в чем не бывало. Это одна из примечательных черт мексиканского характера. Убийство у этого народа стало настолько обыденным, что нередко человек, чуть не лишившийся жизни, попав в искусно устроенную ему ловушку, спокойно и даже вполне миролюбиво пожимает руку человеку, вознамерившемуся его погубить, потому что не сегодня-завтра он сам способен проделать то же.

Однако в данном случае всадник руководствовался отнюдь не этими соображениями, а совсем иными, о которых мы узнаем позже. При всем видимом простодушии он испытывал глубокое отвращение к разбойнику, покусившемуся на его жизнь.

Что же касается последнего, то справедливости ради должны сказать, что он сожалел лишь об одном, что промахнулся, и мысленно обещал себе исправить оплошность как можно скорее.

— О чем вы думаете? — спросил вдруг всадник.

— Я? Ни о чем, — ответил разбойник с невинным выражением на лице.

— Вы ошибаетесь. Я знаю, о чем вы думаете в эту минуту.

— О! На этот счет позвольте вам сказать…

— Вы думаете, как бы меня убить, — резко прервал его всадник.

Разбойник ничего не ответил, только пробормотал сквозь зубы:

— Экий демон! Он угадывает даже самые сокровенные мысли. С ним надо держаться начеку.

— Готовы вы отвечать чистосердечно на мои вопросы? — продолжал через минуту всадник.

— Да, насколько это будет для меня возможно.

— То есть когда ваши интересы не заставят вас солгать?

— Сеньор, никто ничего не делает себе во зло. Никто не может принудить меня говорить дурно о себе самом.

— Это правда. Кто вы?

— Сеньор, — начал разбойник гордо, — я имею честь быть мексиканцем. Мать моя была индианка, отец — гваделупский кабальеро.

— Прекрасно, но я желаю знать, кто вы.

— Ах, сеньор! — продолжал разбойник тем плаксивым тоном, к которому так любят прибегать мексиканцы: — Я имел несчастье…

— А! Вы имели несчастье, сеньор… Ах, извините! Кажется, вы забыли назвать ваше имя?

— Оно вам ничего не скажет, сеньор, но если желаете знать, извольте: меня зовут Тонильо эль-Сапоте, к вашим услугам, сеньор.

— Благодарю, сеньор Сапоте. Теперь продолжайте, я вас слушаю.

— Я перепробовал много ремесел за свою жизнь. Был и лепером, и погонщиком мулов, и маромером, и солдатом. К несчастью, я немножко вспыльчив. Когда рассержусь, я бываю легок на руку.

— Или тяжел, — с улыбкой заметил всадник.

— Это одно и то же. Так что я имел несчастье подрезать пять или шесть человек, которые по неосторожности затевали со мной ссору. Судья разгневался и, сочтя меня повинным в смерти шести человек, заявил, что я заслуживаю виселицы. Тогда, поняв, что мои сограждане не понимают меня и цивилизация не способна меня оценить, я подался в пустыню и сделался охотником.

— За людьми? — усмехнулся всадник.

— Что же делать, сеньор, времена тяжелые, гренгосы платят за череп с волосами по двадцать долларов; сумма подходящая, особенно когда терпишь нужду. Но я прибегаю к такому заработку только в крайнем случае.

— А! Очень хорошо. Теперь скажите, вы знаете меня?

— По слухам, но не лично.

— Имеется ли у вас какая-нибудь причина ненавидеть меня?

— Я уже имел честь сказать вам, что нет.

— Так зачем же вы хотели меня убить?

— Я хотел вас убить?! — вскричал разбойник с искренним удивлением. — Ни в коем случае!

— Как, негодяй, — сказал всадник, нахмурив брови, — вы осмеливаетесь утверждать подобную ложь, когда вы уже четыре раза стреляли в меня из своей винтовки и вот даже сегодня…

— О, позвольте, сеньор! — с жаром возразил эль-Сапоте. — Это совсем другое дело. Я стрелял в вас, это верно, и, вероятно, еще буду стрелять, но, клянусь спасением души моей, у меня и в мыслях не было вас убивать. Фи! Я! Кабальеро! Как вы можете так дурно думать обо мне, сеньор?

— Зачем же вы стреляли в меня?

— Затем, чтобы лишить вас жизни.

— И вы не называете это убийством?

— Вовсе нет, это просто была работа.

— Как это «работа»? Этот негодяй сведет меня с ума, клянусь честью!