Юрий Трусов: Хаджибей (Роман-трилогия)

— Я же о твоей жинке заботу имею, а ты…

Эти слова сразу делали Семена покорным.

Пан Тышевский считал, что выгоднее быть всегда недовольным службой Семена. «Будет более справным… С холопами нужна строгость и строгость», — думал пан и потому сейчас, хотя Тышевский понимал, что Чухрай блестяще выполнил все его поручения, недовольно хмурил брови. Лишь когда Семен вытащил из-за пазухи увесистый мешочек с червонцами, ясновельможный не выдержал и прищелкнул языком. Его студенистые глаза блеснули. Он жадно схватил мешочек и, взвесив его, удовлетворенно улыбнулся. Но тут же пан спохватился и, вздохнув, произнес делано грустным тоном:

— Ох, плохие времена настали у нас… Дуже плохие…

— Что же так расстроило вас, ваша мосць? — спросил Семен.

— Плохо, — повторил, печально покачав рыжими локонами, Тышевский. После паузы он понизил голос до шепота: — Опять проклятые холопы бунтуют.

— Не разумею, ясновельможный пане…

— Так вот слушай… Как только ты отправился в Петербург, мне доложил Юзеф, что рыскает среди поселян моих беглый сиромаха-бунтарь с Ханщины. Я приказал его изловить и привести ко мне. Вижу, холоп молодой, сильный, и пожелал я ему милость оказать… Чтобы зря байдыки не бил, в крепаки [3] Крепостные крестьяне (укр .). к себе записать… И землицей хотел пожаловать, и хатой, и оженить. Но как только повелел я холопу оселедец сбрить, так он… — Тышевский побагровел и повысил голос. — Он, хамово отродье, бунт поднял. Тогда я его — в железо! Теперь он у меня, что зверь хищный, уже вторую неделю кайданами гремит в подвале. До чего ж упрям холоп проклятый!.. Вот и поручаю я тебе, Семен, этого пса сломить. — Он впился взглядом в лицо джуры. — Сможешь мою волю выполнить?

Чухрай смело посмотрел в глаза пана:

— Он ведь вольный, ваша мосць…

— Вольный?! — Пан хрипло захохотал. — Вольный… Да он беглый, с Ханщины. — Тышевский вдруг оборвал смех и сказал строго: — Так вот как ты мою волю чтишь! А я, Семен, о жинке твоей пекусь. Недавно снова приказал ее из неволи выкупить. — Пан закатил глаза, как бы ожидая от своего джуры изъявления благодарности. Но вместо этого Чухрай нахмурил щетинистые брови и, понизив голос, как бы сдерживая душевную боль и гнев, проговорил:

— Пошто вы меня, пане, пятый год, как дитя малое, маните? А Одарка моя в полоне гибнет… Ой, дурите вы меня, дурите…

Тышевский поморщился: что-что, а он не ожидал такого оборота. Не привыкший прощать малейшей непочтительности к своей особе, он сейчас не обратил внимания на дерзкие слова джуры. Пан не хотел обострять с ним отношения. Семен как никогда был ему нужен. У Тышевского ледяные мурашки побежали по спине от мысли, что этот силач вдруг поднимет бунт. Надо успокоить его во что бы то ни стало! Сделав над собой усилие, сказал:

— Бог с тобой, Семен! Клянусь непорочной девой Марией, ты ошибаешься. Я снова просил купцов передать паше Хаджибейскому нашу просьбу — узнать о твоей Одарке. Только сам знаешь, как трудно вести переговоры с неверными. Подожди еще, Семен… А если ждать тебе надоело, только скажи, я тебя на красуне пышной оженю…

— Пусть вельможный пан не беспокоится. Мне, кроме Одарки, никого не треба. Да только надоело мне посулы слушать. Поки солнце взойдет, роса очи выест…

— Недолго, Семен, ждать теперь… Верь мне, — затараторил Тышевский. — Верь мне, скоро увидишь свою Одарку. Я друг тебе, Семен… Вот хотел тебе доброго коня подарить, да его, как на грех, видно, дружки бунтаря, что в кайданах у меня сидит, свели… Найдешь коня — твой конь!

Чухрай исподлобья как-то странно глянул на пана и вдруг хитро усмехнулся в седые усы.

— Смотри, пан, слово дороже денег… Найду коня — мой будет! Так?

— Твой, Семен, твой, — поспешил заверить его пан Тышевский. — Лишь бунтаря мне укроти.

— Добре, — усмехнулся Семен. — Только глянуть мне на него надобно.

Пан на миг задумался. Ему показалось подозрительным такое быстрое согласие джуры. Он внимательно посмотрел на Семена. «Глаза блестят… Наконец-то пробудил я в этом хаме жадность», — подумал Тышевский.

И сказал равнодушно:

— Что ж… Взгляни на бунтаря. Юзеф проводит тебя к нему…

Утром, как всегда в это время, железная дверь подвальной каморы, лязгнув щеколдой, отворилась. Зажимая носы от прелого смрадного духа, в подвал вошли два гайдука.

— А ну, покажь, Юзеф, кого пан Тышевский сюда поселил, — сказал один из них, высокий, словно колодезный журавль. Он согнулся почти пополам, чтобы не задеть головой низкий свод каморы. Другой гайдук, тщедушный человечек, услужливо освещал ему дорогу смоляным факелом.