Иван Азанов - Записки русского солдата

Венгры сдавались в плен пачками, по 200, 300, 500 человек. Складывали оружие и сами шли сдаваться. Их отправляли в тыл, даже без конвоя. В районе Белгорода стали попадаться немецкие части, но и их сбивали без особого труда. Дивизия растягивалась на очень большом расстоянии. Снабжение боеприпасами и продовольствием затруднялось, по мере удаления от железной дороги. Полевые просёлочные дороги удерживать в хорошем состоянии было нечем, не было техники. Содержались на голодном пайке и боеприпасами, и продовольствием. Но дивизия беспрерывно продвигалась вперёд, по тридцать, сорок и пятьдесят километров за сутки. Продовольствием пополнялись за счёт врага. Так, например, в районе Короча были их артиллерийские склады, где нам удалось кое-чем поживиться.

И благодаря этому мы жили безбедно. Мы, три солдата, объединились по вопросу питания, и были неразлучны, заботились друг о друге, как о членах собственной семьи. Вот эта троица: я, собственной персоной, Виктор Миронов, не помню, откуда он родом, но хороший, добросовестный товарищ. Третий – Ильичёв Пётр Михайлович, 1916 года рождения, до войны жил в Ленинграде, работал в ОРУД регулировщиком. Человек, способный достать всё, что есть в данном населённом пункте. Через пару часов по прибытии в данный населённый пункт, все женщины – его знакомые, если не родня. Было бы время, он способен разговаривать со встречной женщиной два часа. За такой вот склад его характера и поведения потом был окрещён «Кумой». И так, пока по ранению не отправили его в госпиталь, его никто не называл по имени, или фамилии. Только – «Кума». А он настолько привык к этой кличке, что на фамилию или имя не откликался, не обращал внимания. Как только услышит: «Кума!» – тут же отзовётся. Кухарить, готовить, что бы ни было съестного, это была его страсть. Не важно, на одного ли человека, на двадцать ли, только дай покухарить!

Сам небольшого роста, толстенький, круглолицый мужичёк, по-моему, с 1916 года рождения, с толстым женским задом. Когда возится у плиты, или у печки, то пот с него льёт рекой. Полотенце у него всегда за ремень заткнуто, поминутно вытирает лицо. Наш командующий редко появлялся около нас. Достал себе лошадку с кошевой, и в ней неизвестно, где разъезжал, и что делал. Ездовым у него был наш солдат, Матёха по фамилии. Маленький, толстый, крепкий и очень спокойный человек. Начальником штаба был майор, пермяк, по фамилии Букирев. Командиром батареи старший лейтенант Гольдштейн. Командир взвода младший лейтенант Коваленко. В Короче же, мы, солдаты, на немецком армейском складе достали бочку литров на шестьдесят, рому. Но её долго и тщательно хранили от начальства в санях. Начальство о ней не знало. Всё шло хорошо. Потихоньку грелись около неё. Солдаты и сержанты добавляли помаленьку к наркомовской дозе, и был полный порядок.

Но вот уже после взятия Харькова, вернее, так: мы Харьков обошли с севера, и вышли на шоссе Харьков – Полтава. Штаб дивизии остановился в большом селе Люботин на шоссе. Наше же начальство решили учинить пьянку на остатках этого рома, что им удалось обнаружить. И решили удалиться с глаз дивизионного начальства в маленький хуторок совхоза «Червона Долина», под деревней Черёмушная. Хутор оборонял батальон неполного состава, одного из пехотных полков нашей дивизии. В батальоне людей было человек двадцать-тридцать, не более. Оружия: одно 45-миллиметровое орудие, два 82-миллиметровых миномёта, пулемёт «Максим», и один ПТР Дегтярёва. Наши заняли большой дом из двух половин. Одну заняли начальство, другую, поменьше, отдали нам. Начальство учинили пьянку. Вначале тихо, чинно, потом разошлись. И часов до двух ночи гуляли. Потом угомонились.

Той порой, остатки немецких войск, что оставались в Харькове, сосредоточили всё, что у них оставалось, в один кулак. Подтянули к этому хутору по шоссейной дороге, ждали утра, чтобы с рассветом пойти на прорыв и выйти из кольца. Пехотных командиров я не видел, не знаю, где они были и что делали. Люди же были на своих местах, у орудий, у пулемёта, у миномётов. Но силёнка явно была мала, чтобы удержаться, не пропустить немцев. Меня, около четырёх часов утра, поставили часовым, чтобы охранять эту пьяную компанию, и повозки, и лошадей, что во дворе. Ночь была – хуже, наверное, некуда. Ветер – соседнего дома не видно. И довольно холодно, выйдешь во двор, в ушах ветер гудит, ничего не слышно, и глаз открыть нельзя. По глазам снегом бьёт, до слёз больно. Между порывами ветра нет-нет, да и доносятся гул моторов, то стук кабинных дверок. Я этого рома имел две фляжки по пол-литра каждая, но грелся в меру, не теряя головы. А мне в эту ночь пришлось стоять на посту с четырёх часов утра, до шести часов утра. И вот, когда я встал на пост, сильный ветер разогнал мою дремоту. Холод заставил меня сильно греться.