Джеймс Лонго - Гитлер и Габсбурги. Месть фюрера правящему дому Австрии [litres с оптимизированной обложкой]

Это распоряжение не касалось только самого Гитлера. Он часами винил то евреев за то, что они развязали войну, то своих генералов и союзников за то, что они ее проиграли. Мало-помалу его перестали слушать все, кроме льстецов и слепых фанатиков, еще веривших в его бред. Он вещал: «Мы никогда не капитулируем. Никогда. Может быть, мы все исчезнем, но заберем с собой весь мир» [849] Toland , 872. . Его сожительница Ева Браун в последнем письме, отправленном из бункера лучшей подруге, писала: «Не могу понять, как все это могло произойти. Вполне достаточно, чтобы перестать верить в Бога» [850] Hauner , 199. .

Гитлер, детской мечтой которого было сделаться архитектором и перестроить свой родной город Линц, стал архитектором смерти, уничтожая все и всех, к чему прикасался. При этом о Линце он никогда не забывал и даже приказал, чтобы из рейхсканцелярии в бункер доставили модель этого города [851] Hamann , 3. . Очевидец вспоминал:

В любое время, днем ли, ночью, как только выдавалась свободная минута, он садился перед моделью и смотрел на нее, как на Землю обетованную, в которую когда-нибудь попадет [852] Ibid. .

В конце жизни Гитлер часто возвращался мыслями в Вену своей молодости. На последней встрече с Бальдуром фон Ширахом его гнев и антисемитизм быстро сменились ностальгическими воспоминаниями. Своим изнуренным слушателям он говорил: «После 1918 г. средний венец дошел до крайней бедности. Но до войны все было чудесно: никогда не забуду грандиозных спектаклей Венской оперы, женщин, сверкавших драгоценностями и туалетами. В 1922 г. я снова отправился в Оперу, и что же я там увидел! На тех местах, которые занимали раньше люди старой культуры, сидели теперь еврейские выскочки; женщины нарочно тянули руки, чтобы выставить напоказ свои украшения, – зрелище душераздирающее! До этого я никогда и никого не видел в императорской ложе. Похоже, император Франц-Иосиф не был особо музыкален. Я никогда не любил Габсбургов, но вид этого сброда, добравшегося даже до императорской ложи, был отвратителен, и от гнева я просто вышел из себя» [853] Toland , 877. Гитлер вспоминал об одном из немногих наездов в Вену до своего триумфального возвращения туда в 1938 г. .

Как и предсказывал фон Ширах, так или иначе война приближалась к концу. Воздушные бомбардировки уничтожали все новые и новые районы Германии, поэтому Макс и Элизабет увезли двух своих старших сыновей из Вюртемберга. Франца, Георга и самого старшего сына Альбрехта отправили подальше от глаз местных нацистов, в венскую гимназию Штубенбастай. Вскоре Франц вернулся в Вюртемберг, скрываясь от призыва. Георг, которому тогда было пятнадцать лет, потом вспоминал:

Мы точно знали, кто нацист, а кто – нет, но со всеми учениками и преподавателями надо было вести себя очень осмотрительно. Казалось, было ясно, кому можно доверять, но полной уверенности все равно не было. Из-за постоянных бомбардировок до 1945 г. мы часто меняли школы, но радовались, что живы – столько вокруг было разрушений и смерти. Отец все время учил нас, как важно смеяться. Он порой говорил: «Уметь смеяться – значит уметь оставаться в своем уме». Смех был для нас как воздух. Только когда мы очень боялись, смеяться было трудно, поэтому мы изо всех сил старались не очень бояться [854] Hohenberg, Georg Duke of (герцог Георг Гогенберг). .

Георг и Альбрехт никогда не знали точно, идти ли им в школу: стоит ли она на том же самом месте, а может, ее уже разбомбили или закрыли. И вот 29 марта 1945 г. в класс вошел старый-престарый нацист и сделал объявление: так как советские войска уже в пригородах Вены, настала очередь школьников защищать свое отечество. Им было приказано вступить или в вермахт, или в гестапо. В самом конце войны сыновья Макса и Элизабет оказались перед тем же выбором, который их дяде Фрицу пришлось сделать в самом ее начале [855] Ibid. .

До Пасхи оставалось три дня: это был Великий четверг, когда церковь вспоминает Тайную вечерю Иисуса Христа. И Георг, и Альбрехт не знали, доживут ли до великого праздника. Братья вступили в вермахт, получили лопаты и приказ рыть траншеи на улицах города. К концу дня они побросали инструменты и отправились в долгий путь домой, в Артштеттен, решив между собой, что или спасутся, или умрут вместе, как члены одной семьи [856] Ibid. .

Деревня Артштеттен гудела от слухов, что нацисты убивают и режут всех подряд. Максимилиан получил приказ явиться в комендатуру гестапо, и притом один. Вместо него в гестапо отправилась Элизабет и потребовала, чтобы ей сообщили цель встречи. Яростный спор закончился тем, что комендант отказался обсуждать этот вопрос, а Элизабет – покинуть здание [857] Ibid. .