Джеймс Лонго - Гитлер и Габсбурги. Месть фюрера правящему дому Австрии [litres с оптимизированной обложкой]

В Конопиште были слышны лишь выстрелы охотничьих ружей Макса и Эрнста. Близ дома Гогенбергов не гремели бои, но о войне никто не забывал. В списках убитых, раненых и пропавших без вести нередко встречались фамилии офицеров, служивших при их отце. Земли и охотничьи угодья поместья обеспечивали всем, но питались в замке спартански просто в знак солидарности с жертвами, приносимыми на далеких полях сражений [395] Nostiz-Rieneck, Count (граф Ностиц-Ринек). .

В ответ на сочувственные письма и телеграммы принцесса София сделала короткое заявление, опубликованное по всему миру: «Мы искренне тронуты всеобщим сочувствием и молитвами. Прошу, не переставайте молиться за наших родителей и за нас» [396] King, Greg , and Sue Woolmans. The Assassination of the Archduke: Sarajevo 1914 and the Romance That Changed the World, 257. St. Martin’s Press, New York, 2013. . Одно из писем выделялось среди остальных. Его написал пятидесятипятилетний священник-иезуит, отец Антон Пунтигам, который совершал последние таинства католической церкви над их родителями. Он возглавлял сараевские благотворительные общества, находившиеся под покровительством герцогини Гогенберг. За день до гибели она посетила детские дома, которыми руководил священник, и передала им пять тысяч долларов золотом. Это было последнее, что герцогиня сделала для детей Боснии [397] Nicoll, Leo S. J ., and Anton Puntigam S. J. Leven un Wirken eines Jesuisen in Bosnien, 102. Dissertation, University of Vienna, 1970. Correspondence with author May 25, 2011. Пунтигам писал, что герцогиня Гогенберг становилась матерью каждого знакомого ей ребенка. В момент убийства она держала в руках цветы, подаренные девочкой-мусульманкой из Сараево; герцогиня заметила, что девочка напоминает ей дочь. .

Эрцгерцогиня Мария-Тереза пригласила священника в Вену, где он произнес проповедь, представив эрцгерцога и герцогиню католическими мучениками; эта проповедь стала потом широко известна. Пунтигам имел особенную связь с сиротами Гогенберг. Он был знаком с Неделько Чабриновичем, девятнадцатилетним террористом, кинувшим бомбу в их родителей. Тщедушный, но говорливый Кабринович как-то пришел в детский приют Пунтигама и завел со священником разговор, которого тот никогда не забыл [398] Ibid. Маленький, щуплый, похожий на птенца Неделько Чабринович вел себя кротко и дружелюбно, что противоречило его бурной натуре. . На суде в Сараево Чабринович признавал: он и не думал, что политическое убийство развяжет мировую войну; в это время в зале было слышно, как перестреливались сражавшиеся армии. Свое эмоциональное выступление он закончил на высокой ноте: «Хочу сказать еще кое-что… Конечно, мы хотели стать героями, и все-таки мы сожалеем о случившемся, потому что не знали, что покойный Франц-Фердинанд был отцом семейства. Нас очень тронуло то, что он сказал жене: “София, держись. Ты должна жить ради детей”. Думайте о нас все что угодно, но мы не преступники. От своего имени и от имени своих товарищей я прошу детей покойного наследника престола о прощении. Пусть суд покарает нас, как ему угодно. Мы не преступники, мы идеалисты, нами руководили благородные чувства. Мы любили наш народ» [399] Ibid. .

Отец Пунтигам поверил Чабриновичу. Он написал детям Гогенберг и попросил их, следуя примеру Христа, написать сербскому террористу, что они его прощают. Принцесса София перечитала письмо священника не раз и не два, поговорила с тетей Генриеттой, дядей Туном и бабушкой Габсбург. Пришлось даже советоваться с законниками-иезуитами: граф Тун опасался, что любой ответ детей Чабриновичу может стать предлогом для прошения о помиловании. Опекуны Софии позволили ей самой решить, что делать. Она написала письмо и попросила братьев подписать его. Максимилиан поставил свою подпись, Эрнст отказался [400] Ibid. .

И через много лет эта история оставалась светлым проблеском в мрачных воспоминаниях о том периоде ее жизни. Она никогда не раскаивалась в своем решении, считая, что именно тогда почувствовала, что оживает после гибели родителей. Иезуитское начальство Пунтигама запретило ему передавать письмо, но он ослушался. Священник написал Софии, что сумел уговорить охранников, зашел в камеру Чабриновича и зачитал ему письмо. Слушая его, Неделько разрыдался и сказал, что готов понести любое наказание, потому что письмо спасло его душу [401] Ibid. .

В Линц, Вену и Мюнхен Адольф Гитлер писал пространные послания тем, кого считал друзьями, но за все четыре военных года не получил ни одного ответа. Его сослуживец писал: «Ко всем приходили посылки и письма из дома. Абсолютно ко всем, кроме Гитлера. Почему-то Гитлер не получил ни единого письма!» [402] Carruthers, Bob . Private Hitler’s War 1914–1918, 78. Pen & Sword Books, Barnsley, 2014. Зимой Гитлер написал мюнхенскому знакомому, делясь мыслями, чувствами и желаниями, чтобы Германия очистилась войной: «Те из нас, кто будет иметь счастье снова увидеть родину, увидят ее чистой, менее подверженной иностранным влияниям, так что каждодневные жертвы, страдания сотен тысяч и потоки крови, которые день за днем льются здесь в борьбе с целым миром, враждебным нам, не только сокрушат внешних врагов Германии; нет, наш внутренний интернационализм тоже падет. Это будет куда важнее, чем любые территориальные завоевания» [403] Hauner , 13. . Шло уже второе лето войны, и даже Гитлер чувствовал, до чего его вымотали кровь, грязь и бои, потому что хозяйке своей квартиры в Мюнхене он писал: «Энтузиазм мало-помалу остыл, а на смену буйной радости пришел смертный страх. Сейчас каждый переживает борьбу между инстинктом самосохранения и необходимостью выполнять свои обязанности» [404] Ibid., 13–14. .