Вильгельм Йозеф Блос - История французской революции. От первых дней до Директории [litres]

Остров Гаити снова присоединился к республике, так как пользовавшийся большим влиянием на острове талантливый негр Туссен л’Увертюр перешел на сторону французов. Благодаря этому испанское владычество на острове было сломлено. Туссен пришел в решающий момент на помощь французским войскам на Гаити, которые были уже побиты и окружены врагом; он освободил французскую армию, и конвент произвел его в генералы. Он стал фактическим властелином в республике Гаити, занявшей по отношению к Франции место вассальной республики.

Поведение Робеспьера на празднестве Высшего Существа страшно взволновало его современников. Революционеры стали перешептываться, что Робеспьер носится с реакционными планами, а реакционеры начали возлагать на него большие надежды. Он стал получать много анонимных писем: в одних ему советовалось произвести государственный переворот, а другие были полны угроз. Боясь упасть в общественном мнении, Робеспьер решил усилением системы ужаса доказать, что он все еще пламенный революционер. 10 июня 1794 года (22 прериаля II) Кутон внес в конвент проект преобразования революционного трибунала. Этот проект отнимал у обвиняемого всякую возможность защищаться. «Если трибунал объявляет, что в его руках имеются фактические или моральные доказательства виновности обвиняемого, – говорилось в проекте, – то тогда допрос свидетелей не должен иметь места. Оклеветанным патриотам закон дает в защитники патриотов присяжных, заговорщикам же он отказывает в защитниках». Кроме того, по новому закону для привлечения члена конвента к суду трибунала достаточно было просто приказа комитета, между тем как до тех пор для этого требовалось согласие конвента. Там революционный трибунал должен был быть разделен на четыре секции; в состав каждой секции входили: председатель, трое судей и девять присяжных.

Даже Фукье-Тенвилля этот проект привел в ужас, и он отправился в комитет благоденствия, чтобы указать на вою несуразность его. Бильо, Колло и Карно направили его к Робеспьеру, говоря, что этот проект их не касается. На заявление Фукье, что новый закон лишает трибунал всякого доверия, Робеспьер резко ответил, что так могут говорить только аристократы. Озадаченный Фукье удалился. Эти слова Робеспьера прекрасно доказывают, как смешно и неосновательно предположение, будто Робеспьер хотел террором убить террор.

В конвенте проект Кутона вызвал сильное возбуждение, и депутат Рюант потребовал отсрочки прений, заявив при этом: «Если этот закон пройдет, то нам ничего больше не останется, как пустить себе пулю в лоб». Но Робеспьер выступил против отсрочки и угрозами добился того, что закон был принят. На следующий день конвент решил изменить новый закон, по крайней мере, в том отношении, чтобы для привлечения членов конвента к суду трибунала требовать согласие самого конвента, как это было прежде. Но тут Кутон стал нападать на партию Горы. На защиту ее поднялся Бурдон из Уазы, проявивший при этом большую отвагу; это было необычайное явление, так как члены конвента давно уже не решались выступать против триумвирата. Речь Бурдона была встречена аплодисментами со стороны конвента. Но тут на трибуну взошел Робеспьер и стал говорить против Бурдона; при этом он пустил в ход такие страшные угрозы, что всех членов конвента охватил ужас. Робеспьер вел себя в тот день как настоящий диктатор; он говорил властным голосом, не допускавшим возражений, и закон был вторично принят без всяких изменений.

С этого момента несколько десятков депутатов не решались ночевать дома, так как они боялись ареста. У Робеспьера повсюду были свои шпионы. Закон о преобразовании революционного трибунала возымел свое действие: в течение следующих 45 дней на эшафоте погибло 1285 человек. Население предместий страшно возмущалось участившимися теперь казнями, и Робеспьер мог после своего падения убедиться в перевороте, происшедшем в чувствах и воззрениях народа, поставлявшего из своей среды наибольшее количество жертв «усовершенствованной» добродетельным диктатором системе ужаса.

Но и в конвенте и комитетах вскоре образовалась сильная оппозиция Робеспьеру. Колло д’Эрбуа, Бильо-Варенн и Баррер медленно и осторожно подкапывались под фундамент диктатуры «мужа добродетели». Они вошли в соглашение с членами комитета безопасности, в котором, между прочим, заседали Бадье, Амар, Вульан, Леонард Бурдон и многие другие, относившиеся с большой антипатией к Робеспьеру и его «государству добродетели»; они были сторонниками Марата и Гебера. Прежде всего Робеспьера постарались выставить в смешном свете. Началось с того, что некий Мажанти подал, по соглашению с комитетами, петицию, в которой он требовал смертной казни для всех злоупотребляющих именем Бога в настоящее время, когда учреждено господство Высшего Существа. Эта шутка страшно рассмешила всех, но еще больше смеялись, когда комитет безопасности с шумом и треском арестовал несколько пьяных, мотивируя этот арест тем, что, мол, в царствование добродетели нельзя напиваться допьяна. К этому еще присоединилось дело «матери Тео». Одна старуха, по имени Екатерина Тео, собрала вокруг себя кружок экзальтированных людей, которым она проповедовала о каком-то новом Мессии, как он представлялся ее ненормальному воображению. Членом ее кружка был, между прочим, картезианский монах Донжерль, заседавший вместе с Робеспьером в учредительном собрании. У него было гражданское свидетельство, выданное ему самим Робеспьером; это свидетельство должно было ограждать его от действия закона о подозрительных лицах. На одном из своих собраний кружок Екатерины Тео был арестован, и среди бумаг «матери Тео» было найдено письмо, адресованное Робеспьеру. В этом неотправленном адресату письме Тео называет Робеспьера «своим дорогим сыном». Доклад комитета безопасности по делу этих сектантов был составлен Баррели, но в конвенте прочел его Вадье. Доклад изобиловал насмешками, направленными против Робеспьера. Имя «Тео» было переделано в «Теос» (что по-гречески означает «бог»); выражение «мать Тео», таким образом, превратилось в выражение «Богоматерь», а Робеспьер фигурировал в докладе в качестве «дорогого сына» этой «Богоматери». Поднялся невообразимый смех. И в самом доле, роль Мессии прекрасно гармонировала с ролью первосвященника.