Елена Первушина - Фавориты императорского двора. От Василия Голицына до Матильды Кшесинской

Мэри Гамильтон — настоящая светская дама, умеющая бывать в обществе и вести просвещенные беседы с гостями мужа. В том же духе она воспитывала и Наталью.

Вероятно, Алексей Михайлович не смог устоять против столь редкого на Руси удовольствия: беседы с умной изящной девушкой, державшейся одновременно скромно и непринужденно. Он выбрал ее себе в жены из 70 невест, прибывших по традиции на царские смотрины.

«Нынешняя царица Наталья хотя отечественные обычаи сохраняет ненарушимо, однако ж будучи одарена сильным умом и характером возвышенным не стесняет себя мелочами и ведет жизнь несколько свободнее и веселее. Мы два раза видели ее в Москве, когда она была еще девицею. Это женщина в самых цветущих летах, росту величавого, с черными глазами навыкате, лице имеет приятное, рот круглый, чело высокое, во всех членах тела изящную соразмерность, голос звонкий и приятный и манеры самые грациозные», — писал о Нарышкиной личный царский врач Якоб Рейтенфельс.

Нарышкина Наталья Кирилловна, мать Петра I

«Свобода и веселье» молодой царицы удивляли иностранцев и вызывали недовольство у соотечественников. В начале своей жизни Алексей Михайлович очень серьезный и набожный юноша, на их свадьбе с Марией Милославской не было скоморохов, хотя обычай предписывал их участие в торжествах. Теперь с молодой женой царь начал позволять себе просто веселиться. Они с Натальей катались по столице в карете с незанавешенными окнами, что шокировало москвичей.

Церковь и сам уклад жизни предписывали любому человеку скромность и воздержание от мирских утех. Знаменитый «Домострой», написанный веком ранее, наставлял: «А если при этом [за трапезой] грубые и бесстыдные речи звучат, непристойное срамословие, смех, забавы разные или игра на гуслях и всякая музыка, пляски и хлопание в ладоши, и скачут, всякие игры и песни бесовские, — тогда, словно дым отгоняет пчел, отойдут и ангелы Божьи от этой трапезы и непристойной беседы» (гл. 15). И осуждал тех, кто «в дерзости своей страха Божьего не имеет и воли Божией не творит, закону христианского отеческого предания не следует… и всякую мерзость творят и всякие богоотвратные дела: блуд, распутство, сквернословие и срамословие, бесовские песни, пляски и скакание, игру на бубнах, трубах, сопелках, заводят медведей и птиц и ловчих собак и конские гонки устраивают, — все, угодное бесам…» (гл. 8). И еще: «А кто живет не по-Божьи… колдовством занимается и волхвует или зелье варит; или на охоту ходит с собаками и птицами и с медведями; и творит все, угодное дьяволу, скоморохов с их ремеслом, пляски и игры, песни бесовские любит, и костями, и шахматами увлекается, — так вот, если сам господин и дети его и слуги его, и его домочадцы все такое творят, а господин им в том не препятствует и не спасает их души, уклонившимся не помогая, — прямиком все вместе в ад попадут, да и здесь уже прокляты всеми» (гл. 28).

Разумеется, жизнь обычных людей далека от этого идеала, это понимали и в XVII веке. Но царицы были особенными существами, они должны стать заступницами перед Богом за грехи своих подданных, обязаны проводить время в молитвах и благотворительных делах.

Наталья Кирилловна старалась соблюдать все установления, но Алексею хотелось удивить и порадовать ее. И он задумал небывалую прежде потеху — театральное действо. Поскольку он был благоразумным царем, он советовался со своими боярами, стоит ли вводить на Руси этот иноземный обычай. Ему ответили, что подобные представления случались при Дворе византийских императоров и что при Дворах европейских государей такое тоже принято. Этот замечательный ответ дает нам понять, что дело было не в одной Наталье Кирилловне — за последние годы Россия пусть медленно, но уверенно поворачивалась к Европе лицом, пытаясь сохранить притом свои, присущие только ей черты.

И все же пьеса, кажется, была личным посланием царя к царице, посланием, поднесенным с безупречной галантностью. Ее ставили в летней резиденции царской семьи — подмосковном селе Преображенское. Автором пьесы и режиссером стал проживавший тогда в Москве лютеранский пастор Иоганн Готфрид Грегори. Он собрал 64 подростка — детей служилых и торговых иноземцев и обучил их театральной науке.

Пьеса «Есфирь», или «Артаксерксово действо», была рассчитана на 10 часов игры, но царь смотрел всё, не сходя с места. И немудрено — некоторые монологи пьесы звучали, как страстное признание в любви Наталье, которое в реальной жизни неуместно для его царственной особы: