Борис Сопельняк - Восхождение

Прилипнув к находящимся под самой крышей оконцам, они видели, что бой идет совсем рядом, что до освободителей рукой подать, но впереди была та самая треклятая траншея, которую они сами же и выкопали. Заключенные стали колотить в окна, кричать, чтобы партизаны обошли траншею справа – там она узкая и мелкая, но за грохотом боя их никто не слышал.

А когда атакующие поднялись во весь рост, Борис глазам не поверил: в каких-то тридцати метрах он увидел Виктора Гостева! Его надежнейший друг поручик Гостев, как ему казалось, смотрел прямо в глаза Борису. Ободряющий взгляд Гостева как бы говорил: не тушуйся, парень, сейчас мы тебя оттуда вытащим, а потом закатим такой пир, что чертям станет тошно!

Борис, конечно же, заорал во всю глотку:

– Витька-а, я здесь! Я здесь! Брось в ворота гранату, тогда мы вырвемся наружу!

То ли Гостев в самом деле услышал этот крик, то ли догадался взорвать ворота сам, но гранату он достал. И надо же так случиться, что в то самое мгновение, когда он срывал чеку, его прошила пулеметная очередь. На какое-то мгновение Гостев, как бы в удивлении, замер и, уже падая на землю, гранату все же швырнул. Притаившегося за углом пулеметчика разнесло в клочья, а пулемет превратился в груду железа.

Не зная, что делать, то ли атаковать засевших в засаде охранников и освобождать заключенных седьмого барака, то ли спасать раненого командира, трое партизан затоптались на месте. Но когда в их сторону раздались винтовочные выстрелы, они сочли за благо отступить и вынести из-под обстрела командира. Когда, петляя и пригибаясь, они вышли к тому месту, где, в соответствии с договоренностью, их ждал Маркин, стало ясно, что Гостев не ранен, а убит.

– Так-то, брат, – закрыл его глаза Маркин. – Не вытащили мы Борьку, не спасли. А тебя потеряли. Но ты не волнуйся, я тебя не брошу и, как положено, похороню по-христиански. Давайте-ка, ребята, отнесем его к воротам, – попросил он партизан, – надеюсь, хотя бы одна телега и одна лошадь в этой катавасии уцелели.

Но так случилось, что Бог в этот день был не на стороне партизан, и тело Гостева с территории лагеря вынести не удалось. Когда, обходя трупы скошенных пулеметами заключенных и партизан, вышли к воротам, там уже стояли солдаты прибывшего из-за перевала батальона. А неподалеку, стегая себя по бутылкообразным ногам где-то срезанным прутиком и ежесекундно очищая вислый коршунячий нос, прохаживался лоснящийся от жира господин в форме майора французской армии.

– Так кто вы такие? – гнусаво обратился он к Маркину. – И чего вам понадобилось в моем лагере?

«Ах вот оно что, – пронеслось в мозгу Маркина, – значит, это и есть печально известный „Майор с косой“. Ну, погоди, чертяка, сегодня тебе несдобровать, сегодня отольются кошке мышкины слезы»! – нащупал он привязанную к бедру гранату.

Этому приему его научили еще во время Гражданской: карман брюк отрезался, тоненькая бечевка привязывалась к кольцу гранаты и пропускалась к поясу. Стоило полезть в карман вроде бы за спичками или за носовым платком и дернуть за бечевку, как чека вылетала и раздавался взрыв. Погибали при этом все, кто стоял в радиусе десяти метров.

– Честно говоря, я даже не знаю, как ответить на ваш вопрос, – развел руками Маркин. – Сказать, что мы маки, вы не поверите: ведь петэновские газеты трубят, что все честные французы в восторге от его правления, а по лесам шляются одни бандиты.

– Так оно и есть, – ухмыльнулся майор Жак. – Кто же вы есть, коли не бандиты и уголовники, если не подчиняетесь решениям правительства? Чистой воды уголовники. Это я вам как юрист говорю, – стегнул он сапог прутиком.

– А если мы признаем другое правительство, то, которое не стало немецкой подстилкой и которое возглавляет де Голль?

– Поосторожнее! – резко взмахнув, стегнул он по лицу Маркина. – Здесь вам не коммунистический митинг!

Что угодно мог стерпеть Маркин, но только не это. Его шрам мгновенно стал багрово-синим, а от удара на лбу выступила кровь. Он провел по лбу тыльной стороной ладони, увидел кровь и, чтобы промокнуть рану, полез за платком.

«Все в порядке, – внутренне улыбнулся он. – Граната на месте, бечевка натянута. На всякий случай надо подойти поближе и к коменданту, и ко всей его компашке, – сделал он шаг к берберу Лангфельдеру. – Чем больше захвачу этих мерзавцев, тем больше грехов простится на Страшном суде».

И поручик Маркин дернул за бечевку! Взрыв был такой страшной силы, что полтора десятка тел превратились в ошметки рук, ног, голов и перемешанных с землей внутренностей. Ни Лангфельдера, ни его приверженцев опознать не удалось. Груду мяса, которой стали французские фашисты, свалили в одну яму, во избежание заразы посыпали известью, а сверху навалили глины, которая почему-то просела. Со временем могильный холм так сравнялся с земней, что его не стало видно, и об этой странной могиле забыли.