Бернард Корнуэлл: Безумен род людской

— Ты один?

— Думаю, да, милорд.

Саймон слышал, как я открыл и закрыл дверь, и видимо решил, что я ушёл во дворец. Потом дальняя дверь затворилась, и незнакомец погрузился в темноту. Я совершенно затих — просто ещё одна тень среди многих. Молодой человек подошёл к Саймону, и в мерцающем свете факелов у ворот я разглядел на его сапогах каблуки — как на женских. Он был невысок и хотел казаться выше. Я услышал, как Саймон сказал:

— Здесь был Ричард. Но он ушёл. Думаю, он ушёл.

Незнакомец не ответил, просто прижал Саймона к стене и стал целовать. Я увидел, что он задрал юбки Саймона, и затаил дыхание. Те двое прижимались друг к другу.

В этом не было ничего удивительного, кроме того, что его милость, кем бы он ни был, не стал дожидаться окончания пьесы, прежде чем найти Саймона Уиллоби. Всякий раз, когда мы играли в одном из королевских дворцов, их милости заявлялись в гримёрку, и я наблюдал, как Саймон исчезал то с одним, то с другим. Это объясняло, откуда у Саймона Уиллоби всегда водились деньги. А у меня — нет, потому и приходится воровать.

— О да, — услышал я Саймона. — Да, милорд!

Я подкрался поближе. Туфли из гобелена тихо скользили по камням. По крыше дворца колотил ветер, а беспощадный ливень усилился до неистовства и заглушил слова тех двоих. В свете факелов я рассмотрел откинутую назад голову Саймона, его открытый рот, и по-прежнему мучимый любопытством, я подкрался еще ближе.

— Милорд! — крикнул Саймон, как будто от боли.

Его милость хмыкнул и отступил, выпустив юбку Саймона.

— Моя маленькая шлюшка, — сказал он, хотя и довольно добродушно. Даже несмотря на женские каблуки, он был не выше Саймона, а тот на голову ниже меня. — Сегодня я тебя не хочу, — сказал его милость, — но исполни свой долг, Саймон, исполни свой долг, и поселишься в моём доме.

Он добавил что-то ещё, но я не разобрал, потому что ветер обрушил поток воды на крышу галереи, а потом его милость наклонился вперед, поцеловал Саймона в щеку и вернулся в гримёрную.

Я застыл. Саймон прислонился к стене, тяжело дыша.

— Это ещё что за карлик? — спросил я.

— Ричард! — его голос прозвучал испуганно и встревоженно. — Это ты?

— Ну конечно, я. А кто такой его милость?

— Просто друг, — ответил он, и больше ему отвечать не пришлось, потому что дверь прихожей снова отворилась и оттуда высунулся Уилл Кемп.

— Эй вы, шлюхи, идите сюда, — рявкнул он. — Вы нужны! Уже конец.

Мой брат, видимо, озвучивал эпилог. Насколько я знаю, он специально написал его, чтобы вплести в конце пьесы как ленту в лошадиный хвост, и наверняка польстил королеве комплиментами.

— Пошли! — снова гаркнул Уилл Кемп, и мы оба поспешили внутрь.

В театре каждое наше представление заканчивается джигой [2] Джига — национальный английский танец; во времена Шекспира сценически принял форму песенки с пляской, исполнявшейся комиком или шутом в финале спектакля. . Любое, даже трагедия. Мы танцуем, Уилл Кемп паясничает, мальчишки, играющие девушек, визжат. Уилл раздаёт оскорбления и непристойные шутки, публика ревёт, и трагедия забыта. Но когда мы играем для её величества, мы не пляшем и не кривляемся. Мы не шутим про члены и задницы. Вместо этого мы, как просители, выстраиваемся в ряд на краешке сцены и почтительно кланяемся, показывая, что хоть и можем притворяться королями и королевами, герцогами и герцогинями или даже богами и богинями — мы знаем наше скромное место.

Мы всего лишь актёры, и так же далеко внизу от дворцовой публики, как чудовища ада от сияющих ангелов небес. И потому этой ночью мы кланялись в знак почтения, а публика приветствовала нас аплодисментами — поскольку сама королева одобрительно кивнула. Уверен, половина из них ненавидит театр, но они видели знак, поданный её величеством, и вежливо аплодировали. Королева лишь властно смотрела на нас, белое, как слоновая кость, лицо оставалось непроницаемым. Потом она встала, придворные затихли, мы поклонились снова, и королева ушла.

И на этом наше представление закончилось.

— Встречаемся в «Театре», — объявил брат, когда все мы наконец опять оказались в прихожей. Он хлопнул в ладоши, призывая к вниманию, поскольку понимал — говорить надо скорее, пока к нам не ввалились лорды и леди из публики. — Нам нужны все, кто участвует в «Комедии» и «Эсфири». Остальным приходить не надо.

— И музыкантам? — спросил кто-то.

— Музыканты приходят к «Театру» завтра с утра пораньше.

Кое-кто застонал.