Борис Акунин - Доброключения и рассуждения Луция Катина

Еле успели за нее спрятаться, как дом наполнился шумом. Там грохотали тяжелые шаги, что-то рушилось и трещало, за стеклами мелькали тени.

– Нету! И здесь нету! – орали голоса. – Убегли!

– А и бес с ними, – отозвался все тот же бас. – Волоки всё добро на лужайку, делить! Там, вишь, дрова. Запалим огонь, светло будет!

– В кусты! – шепнул Катин. – Быстрей! Держись тени!

Пригнувшись, они перебрались в шиповники. Луций придерживал ветки, чтобы жену не ободрали колючки, о себе не думал, и скоро всё лицо саднило от царапин. Пустяки!

– Сейчас они разожгут костер, и ничего вокруг не будут видеть, – тихо сказал он. – А мы еще дождемся тучи.

Хватило бы двух-трех минут темноты, чтобы вылезти из укрытия и потихоньку, краем лужайки, перебраться к лестнице. Бог даст, не заметят.

Дом и поляна озарились багровым, прыгающим светом. Дрова занялись быстро. Пламя побежало по сухому дереву, застреляло, взметнулось. Вокруг стало светло, как днем.

Луций нахмурился. Этак и без луны не уйдешь…

Теперь было хорошо видно людей, они суетились, размахивали руками, волокли из дома всё, что в нем было, без разбора: мебель, посуду, одежду, книги, даже клавикорды.

Но Катин смотрел не на скарб. Каждое лицо, которое он узнавал, было как удар кнутом.

– Леонтий Крюков! Я же ему зубы лечил! Марфа Кольшина! Ты ее грамоте научила… Ваня? Не может быть! Мой лучший ученик!

Скорбный список всё разрастался, и Полина в конце концов пихнула мужа локтем:

– Перестань! Семи лет мало, чтобы переделать людей.

Но верящий в человечество Луций и тут, повздыхав, нашел причину для бодрости.

– Пришло меньше ста человек, – сообщил он. – Большинство грабить не захотели!

– Чтоб нас прикончить, хватит и этих, – отвечала жена, не сводя взгляда с лужайки. – Выберемся живы – посмотрю потом в глаза каждому.

А Катин поразмыслил немного и тихо объявил:

– Я понял, в чем разгадка. Хоть мы с тобою живем скромно, а все же несравненно богаче крестьян. Корень всех зол – неравенство. Пока оно сохраняется, миром будет управлять зависть. Надо было нам построить себе обыкновенную избу.

– Ага, – зло прошептала Полина Афанасьевна. – А тем, кто умнее, надо вышибить мозги. Кто больше работает – переломать руки. Кто выше – укоротить. Кто красивее – изуродовать лицо. Вот тогда все будут равны…

Луций схватил ее за руку:

– Тише!

Кажется, грабеж закончился. Из дома больше ничего не выносили. В ярко освещенный круг, прихрамывая, вышел человек в казацком кафтане, с саблей на боку.

– А ну ша! – зыкнул он басом. – Шапки прочь! Буду указ государев честь!

Сам тоже сдернул папаху. Голова у есаула было странная и страшная, похожая на череп: поверху обритая на татарский манер, посередине лица черный треугольник. Луций не сразу догадался, что это матерчатый лоскут, привязанный на месте носа.

Не по лицу, а по торчащей снизу деревяшке, по движениям, да теперь еще и по хорошо слышному голосу Катин узнал, кто это.

– Агап Колченог! Откуда? Его ведь сослали в уральскую каторгу…

– И ноздри вырвали, – шепнула Полина. – Вишь, какой красавец.

За спиной у есаула встали двое казаков, тоже с обнаженными головами. Закричали:

– Слушай, слушай государево слово!

Стало тихо.

– Ты, Жоха, грамотей, ты чти, – велел Агап.

Бережно достав из-за пазухи свиток, один из его подручных развернул бумагу.

– «Сим объявляется во всенародное известие! Жалуем мы с монаршим и отеческим нашим милосердием всех, находившихся прежде в подданстве у помещиков, быть верноподданными собственной нашей короне! И награждаем древним крестом и молитвою, головами и бородами, вольностью и вечным казачеством, не требуя рекрутских наборов, подушных и прочих податей! Владением землями, лесными и сенокосными угодьями! И рыбными ловлями! Освобождаем от всех чинимых злодеями-дворянами народом отягощениев! Повелеваем сим нашим именным указом: кои прежде были дворяне в своих поместьях, оных разорителей ловить, казнить и вешать, и поступать с ними так, как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами. По истреблении которых противников и злодеев-дворян всякой сможет возчувствовать тишину и спокойную жизнь, которая до века продолжаться будет!» Подписано: «Петр Третий, император и самодержец всероссийский».

– Положим, ничего такого с крестьянами мы не чинили, но манифест составлен сильно, – поделился Катин с женой впечатлением от услышанного.

– Скоты, – кратко ответила Полина. – Ты гляди, что они делают!