Борис Акунин - Доброключения и рассуждения Луция Катина

Екатерина рассмеялась.

– Скромник какой! И собою хорош лучше прежнего! Волжский климат вам на пользу. Ты его, Егорушка, ни в коем случае графу Григорию не показывай.

Но, пошутив, сделалась серьезной.

– О чем вы желаете со мною говорить, господин синбирский депутат?

Козлицкий толкнул Луция в бок: не робейте!

А тот и не думал робеть.

– Ваше императорское величество, я имею опасение, что при открытии уложенной Комиссии может возникнуть конфузия, поскольку русские люди не имеют совсем никакой привычки к публичному изъявлению своих суждений в присутствии вышестоящих особ, – произнес он заранее приготовленную фразу. – Говорить будут лишь те, кто и так гласен по своему положению, прочие же стушуются.

– Того же опасаюсь и я, – живо отвечала Екатерина. – Я в дороге пробовала беседовать с господами депутатами, но они лишь повторяют то же, что я каждый день слышу либо от графа Григория Григорьича, либо от графа Никиты Ивановича. Зачем тогда и Комиссия? Что с этим поделать – не знаю.

– А вот что: дать им возможность высказаться между собою свободно, без высоких персон. Затеять род репетиционного заседания, чтобы избранники научились убедительно говорить и учтиво спорить. Мы с воеводой Корзининым поставили шатер, где можно устроить как бы малую Комиссию, да поглядеть, что из сего выйдет.

– Идея превосходная, но как быть со мной? Я желала бы всё видеть собственными глазами, однако ж моя личность подействует на депутатов, как голова Медузы Горгоны – они оцепенеют!

– Сие предусмотрено, – пришел на поддержку, как было условлено, Козлицкий. – В шатре повешен кисейный занавес, за которым расположится ваше величество, о чем собравшиеся не будут иметь никакого понятия.

– Ах, как славно! – воскликнула государыня и захлопала в ладоши. – Что за чудесное изобретение! Ты, Егорушка, сядешь перед занавесом и будешь шептать, кто есть кто. Мы назовем эту экзерцицию «Подготовительным совещанием». Когда у меня есть на то время?

Секретарь раскрыл книжечку.

– Завтра ваше величество принимает здешних дворян, потом дворянских жен, потом делегацию купечества и мещанства, потом татар с чувашами… Едва дня хватит. Послезавтра смотр гарнизона, далее награждение отличившихся, молебен, одарение нищих – без этого невозможно. Вечер обещан графу Орлову, который подготовил некий сюрприз… Опять не выйдет. Разве что послезавтра с утра? Соколиную охоту можно перенести, тем более на таком солнцепеке она вряд ли доставит вам удовольствие.

– Я вообстче до охот не охотница, – с удовольствием скаламбурила по-русски государыня. – Обестчала толко, штоп потрафить графу Григорию. Но шара – отличный претекст от сей непотешной потехи уклониться.

На том и постановила.

Катин ушел, донельзя счастливый. Всё задуманное устроилось!

Теперь надобно, чтоб депутаты, не зная о потаенной зрительнице, высказали перед нею все свои заветные чаяния, а она пускай послушает голос своих извечно безгласных подданных! Оно выйдет полезней парадных речей на открытии Комиссии в московском Кремле.

Более всего Луций опасался, что царица назначит заседание прямо на завтра, но ловкостью Егора Васильевича всё отлично устроилось. За два дня депутатов можно как следует подготовить. Сам Луций намеревался произнести речь о наиважнейшем – о губительности крепостного права. Да прямо в императрицыны уши!

Диво, а не план!

Однако Катин понимал, что мало будет обличить рабство в едином лишь выступлении, сколь бы красноречивым оно ни получилось. Нужно, чтобы другие депутаты поддержали речь горячим одобрением, иначе она прозвучит гласом вопиющего в пустыне.

Наутро он отправился искать единомысленников.

Для проживания депутатов был отведен постоялый двор за городской чертой, на берегу Свияги. Так нарочно устроил главный распорядитель Козлицкий – чтобы избранники не терлись близ больших вельмож. Депутаты считались гостями ее величества, потому жили на казенном довольствии и трижды в день исправно собирались на трапезу – кто ж откажется от дармового корма, хоть бы и сам по себе богат? Последнее предположение уверенно высказал Егор Васильевич, и, явившись к завтраку, Катин лишний раз убедился, что секретарь знает человеческую натуру в доскональности. Все двадцать шесть волжских депутатов – двадцать два помещика и четыре горожанина – были в наличии. Их легко было опознать по золотой медали, на коей изображена пирамида законности и высечена надпись «Блаженство каждого и всех».