Ольга Елисеева - Белый ворон

Он уже попадал в опалу и знал, чем пахнет императорская перчатка. Ничего. Пережил. В 1807-м в корпусе Беннигсена Михаил двигался к Варшаве. 14 декабря дрались у реки Наревы, по пояс в снегу. Потом уже в мае при Гутштате, двое суток кряду. Но перевес остался на стороне французов. В том, что войска не одержали решительных побед, Беннигсен обвинил одного из генералов — Сакена, который ни ухом, ни рылом не был причастен к провалу операции. Тем не менее Сакена арестовали и предали суду. Все понимали, что нашли козла отпущения.

Двенадцать генералов подписали приговор. Один настырный полковник Воронцов составил особое мнение, в котором утверждал, что Сакен не виноват. Михаилу, как самому бестолковому, негласно передали: государь не намерен сейчас смещать Беннигсена и хочет замять дело, сосредоточив недовольство света на фигуре поменьше. А то Воронцов без глаз! Ни братом, ни сватом ему Сакен не был, но дело в принципе. Граф подал рапорт на августейшее имя. Александр Павлович только улыбнулся и назначил более высокую судейскую коллегию, куда упрямые полковники не входили. Она-то и отправила Сакена в отставку. Пять лет тот влачил в Петербурге жалкое существование, нуждаясь даже в хлебе. В двенадцатом году, когда вдруг понадобились все, ему разрешили вернуться на службу. Сакен показал себя блестяще и получил Андреевскую ленту. Дело против него было прекращено, государь принёс извинения. В этот момент Беннигсена как раз задвигали в угол, и очень к месту оказался честный генерал, пострадавший от его коварных происков.

Что же касается Воронцова, то перед ним никто и не думал извиняться, хотя было за что. После отпуска по болезни Михаил в сентябре 1809 года не был возвращён в гвардию. Его назначили командиром Нарвского пехотного полка. Это была увесистая пощёчина, потому что нарвцы опозорились под Аустерлицем, потеряв знамёна — страшное преступление против боевого духа. Воронцов смолчал: государева служба, идёт, куда приказывают. Но офицерам при первой встрече сказал:

— Лучше бы вы, ребята, потеряли штаны. Меньше сраму. Теперь на вас всякая мразь, не нюхавшая пороху, может пальцем показывать.

О горестности своего положения нарвцы и так знали. Половинное жалованье, попрёки при каждом случае. Народ ходил унылый и злой. Воронцов начал с того, что запретил мордобой нижних чинов, а офицерам приказом объявил, что «ставит честь и храбрость выше всего», скоро война в Молдавии, есть шанс вернуть утерянное достоинство.

— Отличная речь, — сказал ему Шурка, когда они сидели вдвоём в маленькой кофейне на Невском.

— Хочешь знать, что я действительно думаю? — мрачно отозвался Михаил. — Тряпка, даже весьма почтенная, дешевле солдатской жизни. Полк хороший. Никто не удосужился разобраться, из какой передряги они вылезли. Неужели трудно было подойти по-человечески?

— Ну, с такими понятиями ты дисциплину вообще угробишь, — возразил Бенкендорф.

— Спорим, с такими понятиями мы в Молдавии добудем Георгиевские знамёна?

— Ага, — хмыкнул Христофорыч. — И золотые трубы.

Шурка проиграл. Отправляясь из столицы, Нарвский чуть не лишился половины офицеров — издержавшись на скудных выплатах, они не могли ни купить необходимую обмундировку, ни оставить семьям денег. Граф обеспечил их на свои и выдал жёнам пансион. Над ними продолжали смеяться до самого Дуная. А там 22 мая десятого года нарвцы со злости смели крепость Базарджик — громкое дело. Полком против десятитысячного гарнизона. Ничего, сдались турки. Правда, для начала Михаил угостил их как следует артиллерией и только потом повёл людей на штурм. Офицеры получили золотые кресты, солдаты серебряные медали на Георгиевских ленточках, полк — Георгиевские знамёна. Воронцов стал генерал-майором. Так-то, не зарекайся с ним спорить!

Варна, Шумла, Рущук — победы в Дунайской армии сделали его известным. Опала забылась как-то сама собой, засыпанная наградами и новыми производствами. Но тогда у него было дело. Он мог противопоставить неблаговолению государя свою службу. Теперь — только пустоту. Что ему оставалось? Тихие сельские радости?

Впрочем, и последние иногда бывали весьма забавны. В конце осени Воронцовы вернулись домой. Михаил намеревался объехать ближние владения, потратив на это около месяца. Уже встали снега, когда они с Лизой проезжали через одну из своих подмосковных — по Владимирке. Деревня как деревня, только барина встречать вышли одни бабы с ребятишками.

— А где ваши мужички? — осведомился Воронцов, оглядываясь по сторонам.