Аркадий Островский - Говорит и показывает Россия

Решающий удар нанесли не диссиденты (хотя их деятельность, безусловно, подрывала режим), а люди, контролировавшие СМИ. Горбачев нес знамя перестройки, но лозунги и призывы на нем писали Александр Яковлев и его команда журналистов и редакторов, в том числе Егор и Лацис.

Как сформулировал сам Егор, “это был совершенно потрясающий период. Все газеты, хором, требовали ликвидации этого государства, этого строя. А в то же время все газеты прекрасно жили за счет денег, которые давало государство, и получалось, что государство оплачивало создание общественного мнения, направленного на его уничтожение” [13] Документальный фильм “Хвост кометы”, Москва, ТВС, 2003. Я приношу свою благодарность Сергею Костину за возможность ознакомиться с полной записью его интервью с Егором Яковлевым. . Напрашивается вопрос: почему едва ли не самые привилегированные в стране люди пошли на это “самоубийство”? В своих мемуарах Александр Яковлев записал:

Я часто спрашивал себя: зачем тебе все это было нужно? Ты член Политбюро, секретарь ЦК, власти – хоть отбавляй, всюду красуются твои портреты, их даже носят по улицам и площадям во время праздников. Какого рожна еще-то надо?

Но мучило меня совсем другое. Многие годы я предавал самого себя. Сомневался и возмущался про себя, выискивая всяческие оправдания происходившему вокруг, чтобы утихомирить ворчливую совесть. Все мы, особенно номенклатура, так и жили двойной, а вернее, тройной жизнью. Думали – одно, говорили – другое, делали – третье. Шаг за шагом подобная аморальность становилась образом жизни, получила индульгенцию и стала именоваться нравственностью, а лицемерие – способом мышления [14] Яковлев А. Н. Омут памяти . М., 2001. Т. 1, с. 447. .

Эти люди не были еретиками, напротив, многие искренне верили в социализм: они изучали его “священные тексты”, поклонялись его богам и отправляли все требуемые обряды. Их перестроечный запал был не кризисом веры, а горячим желанием очистить подлинную идею от бюрократических наслоений. Александр Яковлев называл перестройку реформацией. Подобно европейским протестантам XVI века, новые реформаторы восстали против духовенства, извратившего изначальное учение.

Они боролись с коррумпированной номенклатурой, вооружившись томами Ленина и требуя “Больше социализма!”. Они верили в идеалы справедливости и равенства, надеясь сделать существующий строй более гуманным и нравственным. За любые другие стремления их ждала бы участь советских диссидентов, которых лишали работы, а иногда и свободы, отправляя в тюрьмы и психиатрические лечебницы. Риторика реформаторов укладывалась в стилистические нормы советского языка. Отступление от канонов, нарушение стиля вызывало гораздо более сильную отрицательную реакцию со стороны системы, чем ее критика, выдержанная в рамках принятых языковых и стилистических конструкций. Литературовед и писатель Андрей Синявский, приговоренный к семи годам колонии за антисоветскую пропаганду, говорил, что его “расхождения с советской властью – чисто стилистические”. Для поколения коммунистов-реформаторов несогласие с советским строем носило этический характер.

“Мы, реформаторы 1985 года, пытались разрушить большевистскую церковь во имя истинной религии и истинного Иисуса, еще не осознавая, что и религия обновления была ложной, а наш Иисус фальшивым” [15] Яковлев А. Н. Сумерки. М., 2005. С. 33. , – писал Александр Яковлев. Идеолог советской системы шел к свободе более осознанно и уверенно, чем любой из его соратников, включая и самого Горбачева. “Я возненавидел Сталина – это чудовище, жестоко обманувшее меня и растоптавшее мой романтический мир надежд” [16] Яковлев А. Н. Омут памяти . М., 2001. Т. 1, с. 447. . Яковлев был одним из немногих – если не единственным – в руководстве страны, кто выбрал для себя путь личного покаяния и искупления и прошел его до конца.

То, что “реформация” началась с печати, свидетельствовало о почти религиозном отношении к текстам. Большевики уничтожали церкви, но особый пиетет к слову они позаимствовали именно у религии. Сочинения Ленина и Маркса, которые в обязательном порядке изучались в школах и вузах, определяли подход к истории и мировоззрение в целом. Баталии на страницах газет велись с использованием цитат из “священных текстов” классиков марксизма-ленинизма.

Неслучайно одним из первых шагов большевистской власти стала “национализация” печатного слова. Вначале черные списки запрещенных книг, в которые среди прочих попали Библия и множество произведений для детей, составляла Надежда Крупская. В 1930-е годы под судом, а затем и в ссылке оказалась библиотекарь Татьяна Шанько – за то, что выдавала читателям книги по философии, хотя и не входившие в число запрещенных, но не вписывавшиеся в марксистскую картину мира. В “спецхраны” – особые закрытые отделы библиотек – можно было проникнуть только по специальному разрешению, а на многих книгах стоял гриф “для служебного пользования”. Строгий контроль за подпиской на литературные журналы и газеты, уничтожение тиражей – страх перед письменным и печатным словом пронизывал всю советскую систему.