И ещё меня порадовало, что сестра так подурнела. Вообще-то её признавали красавицей. Роста она, правда, незначительного, но хорошо сложена, с ярким ртом, голубыми глазами и длинными рыжими косами, ниспадавшими до пояса из-под блестящего обода короны. Эта рыжина присуща всем нам, потомкам Завоевателя. У меня она была более интересной, в моих тёмных волосах. У Матильды же косы были каштаново-рыжего окраса. Их яркость хоть немного умаляла её бледность и круги у глаз, отвлекала от её усталого вида. Она и в самом деле походила на женщину, если не перенёсшую тяжёлую болезнь, то едва оправившуюся после родов. И я не отказала себе в удовольствии посыпать ей соль на рану, когда мы оказались одни. Поначалу, конечно, я обнимала и целовала её, а потом с самым невинным видом полюбопытствовала, кто в её свите тот красавец-крестоносец, о котором идут слухи как о самом её верном рыцаре?
Я заметила, как Матильда вздрогнула и нервно стянула у горла мех накидки.
— Его зовут Ги де Шампер, сеньор Круэльский, — сказала она хрипло. — Он оказался предателем, его ищут, и за его голову назначена награда.
— Ах, ах! — посокрушалась я. — Неужели же его так сложно изловить?
Матильда задорно улыбнулась:
— О, он неуловим. Его земли находятся в Англии, в графстве Шропшир, но вряд ли его там обнаружат. Он словно ветер. Можно ли поймать ветер?
О чём только она думала в величайший день своей жизни? Нет, я перестала понимать свою заносчивую сестру.
Впрочем, как бы ни складывались дела в политике, меня куда более волновала собственная судьба. Я то и дело оказывалась с кем-нибудь помолвленной, но, как правило, из этого ничего не выходило. То отец решал, что жених не достоин породниться с ним, то я сама находила его неподходящей партией.
Между тем при королевском дворе оставалось всё меньше незамужних девиц. Я испытывала странное чувство. С одной стороны, я стремилась вступить в брак, с другой — жаждала оставаться незамужней и наслаждаться свободой. Но второе повлекло бы за собой недоумение, а потом и презрение. Брак — обязателен, если не хочешь вызвать насмешки, а там и унизительную жалость, как к старой деве. И тогда я решила сама выбрать себе мужа.
* * *
В рождественские дни двор находился в Руане, и, когда празднества остались позади, король решил один из дней посвятить аудиенции. И вот он наступил: мой отец и его супруга Аделиза восседают на высоком помосте в главном зале Руанского дворца, вокруг толпится множество народу, а лорд-церемониймейстер по списку вызывает на возвышение того или иного просителя.
В толстых стенах дворца особенно ощущались сырость и холод. Пришлось разжечь огонь в трёх больших очагах в центре зала, и многие из пришедших грели подле них руки, ожидая своей очереди предстать перед монархом. В толпе то и дело мелькали знатные вельможи, окружённые свитой. Их моментально замечали, спешили уступить дорогу или наоборот — бросались наперерез, протягивали прошения. Мне ли не знать, как порой выводит из себя столь навязчивое внимание, но и без него я уже не могла обходиться. Потому и пришла в большой зал.
По обыкновению, я со своими фрейлинами расположилась в нише окна. Мы принялись прясть, но эта работа служила только для отвода глаз. В зале, несмотря на разведённый огонь, гуляли сквозняки, и я прятала замерзшие ноги в соломе, наваленной на полу. Однако накидку из лисьего меха я откинула, чтобы не скрывать своё узкое красное платье.
Ко мне нередко подходили, дабы выразить почтение. И конечно же, рядом вертелось несколько верных воздыхателей. Во-первых, мой дерзкий Гуго Бигод, острый на словцо и часто смешивший меня колкостями по поводу того или иного из присутствующих. Был и застенчивый, как девушка, красавчик-трубадур Ральф де Брийар. Он сидел у моих ног, наигрывая на лютне. За моими плечами стоял сильный, как вепрь, Теофиль д’Амбрей — вот уж охранник, с которым ничего не страшно.
Мы выглядели внушительной группой, и даже Стефан подошёл под руку со своей неуклюжей супругой Мод Булонской. Мод уже вторично находилась в тягости, беременность переносила тяжело, даже пятнами пошла. Но я не любила её — она, как и Стефан, была моим недругом, поэтому если я и предложила ей сесть, то не отказала себе в удовольствии потеребить родственнице душу, справляясь о её первенце Юстасе. Ему должно было вот-вот исполниться пять лет, но все знали, что с мальчиком не все ладно: он до сих пор не говорил, кусал нянек и хворал какой-то кожной болезнью, болтали — чуть ли не проказой. Родители избегали показывать ребёнка, а это рождало ещё больше толков. Однако родственные узы давали мне право задавать вопросы с таким видом, будто мне невдомёк, что я причиняю Мод боль.
Читать дальше