Александр Дюма: Корсиканские братья

— А эти карабины, — спросил я, — тоже имеют историческую ценность?

— Да, — ответил он, — по крайней мере, для нас. Один из них принадлежал моему отцу.

Он остановился.

— А другой? — спросил я.

— Другой, — улыбнулся он, — другой принадлежал моей матери. Но давайте спускаться, вы же знаете, что нас ждут.

И, пройдя вперед, чтобы указывать дорогу, он сделал мне знак следовать за ним.

Признаюсь, я спускался, заинтригованный последней фразой Люсьена: «Другой принадлежал моей матери».

Это заставило меня посмотреть на г-жу де Франки внимательнее, чем я это сделал при первой встрече.

Сын, войдя в столовую, почтительно поцеловал ей руку, и она приняла этот знак уважения с достоинством королевы.

— Матушка, простите, что я заставил вас ждать, — сказал он.

— Во всяком случае, это произошло по моей вине, сударыня, — вмешался я, поклонившись, — господин Люсьен показывал мне такие любопытные вещи, что из-за моих бесчисленных вопросов он был вынужден задержаться.

— Успокойтесь, — сказала она, — я только что спустилась, но, — продолжила она, обращаясь к сыну, — я торопилась тебя увидеть, чтобы расспросить о Луи.

— Ваш сын болен? — спросил я г-жу де Франки.

— Люсьен этого опасается, — сказала она.

— Вы получили письмо от вашего брата? — спросил я.

— Нет, — ответил он, — и это-то меня беспокоит.

— Но почему вы решили, что он болеет?

— Потому что последние дни мне самому было не по себе.

— Извините за бесконечные вопросы, но это не объясняет мне…

— Вы разве не знаете, что мы близнецы?

— Да, знаю, мой проводник сказал мне об этом.

— А вам неизвестно, что, когда мы родились, у нас были сросшиеся ребра?

— Нет, я этого не знал.

— Так вот, потребовался удар скальпеля, чтобы нас разделить, вследствие этого, даже находясь вдали друг от друга, как сейчас, мы ощущаем, что у нас одна плоть, будь то в физическом или духовном смысле. Один из нас невольно чувствует то, что испытывает другой. А в эти дни без какой-либо причины я печален, мрачен и угрюм. Я ощущаю ужасную тоску: очевидно, мой брат переживает глубокое горе.

Я с удивлением рассматривал молодого человека, который говорил нечто странное и, казалось, не сомневался в достоверности этого. Впрочем, его мать, по-видимому, испытывала те же чувства.

Госпожа де Франки печально улыбнулась и сказала:

— Те, кого нет с нами, — в руках Господних. Главное — ты уверен, что он жив.

— Если бы он был мертв, — спокойно произнес Люсьен, — я бы это знал.

— И ты бы, конечно, сказал мне об этом, мой мальчик?

— Да, сразу же, я вам это обещаю, матушка.

— Хорошо… Извините, сударь, — продолжала она, поворачиваясь ко мне, — что я не смогла сдержать перед вами свои материнские переживания, ведь дело не только в том, что Луи и Люсьен мои сыновья, они последние в нашем роду… Присаживайтесь справа от меня… Люсьен, а ты садись вон там.

И она указала молодому человеку на свободное место слева.

Мы устроились за длинным столом; на его противоположном конце было накрыто еще на шесть персон. Это было предназначено для тех, кого называют на Корсике «семьей», то есть для тех лиц, что в больших домах по положению находятся между хозяевами и слугами.

Трапеза была обильной и сытной.

Но, признаюсь, просто умирая от голода, я, однако, погрузился в свои мысли и довольствовался лишь тем, что насыщался, не в силах смаковать и получать наслаждение от гастрономических изысков.

И действительно, мне показалось, что, попав в этот дом, я очутился в таинственном мире, напоминающем сказку.

Кто она, эта женщина, у которой, как у солдата, было свое оружие?

Кто он, этот человек, который испытывает те же страдания, что и его брат, находящийся за триста льё от него?

Кто эта мать, которая заставляет своего сына поклясться, что он обязательно тут же скажет ей, если узнает о смерти ее второго сына?

Все это, должен сознаться, давало мне немало пищи для размышлений.

Между тем я заметил, что мое молчание затянулось и стало уже неприличным; я поднял голову и тряхнул ею, как бы отбрасывая все свои мысли.

Мать и сын тотчас же обернулись, думая, что я хочу присоединиться к разговору.

— Значит, вы решились приехать на Корсику? — произнес Люсьен так, как будто возобновил прерванный разговор.

— Да. Видите ли, у меня уже давно было это намерение, и вот теперь, наконец, я его осуществил.

— По-моему, вы правильно сделали: пока еще не слишком поздно, потому что через несколько лет при теперешнем планомерном вторжении французских вкусов и нравов те, кто приедет сюда, чтобы увидеть Корсику, больше ее здесь не найдут.