Ю_ШУТОВА - Дао Евсея Козлова

– За что же ты собираешься платить мне, друг мой? За мое удовольствие видеть вас, разговаривать с вами, решать вместе какие-то возникающие проблемы и вместе радоваться нашим маленьким победам? Хорошее дело. Представь себе, что в театре актеры бы платили зрителям, за то, что те получают удовольствие от представления. Это даже смешно.

Уговорил. Решили оставить все, как есть. Я очень рад.

Климент приехал в отпуск. Мы все счастливы. Санька и Дорофей просто висят на нем. А вот маленький Ефимка отца не узнал, ему всего-то два с небольшим года, и полжизни своей он прожил без него. Увидев, что к нему, вытянув руки, идет огромный дядька в шинели, ударился в рев.

Неожиданный поворот. Даже не знаю, что и думать. Сижу поздно, уже ночь. Пытаюсь осмыслить то, что произошло сегодня. Может быть, если изложу все на бумаге, то и самому станет понятнее.

Сегодня днем зашел ко мне Зеботтендорф, принес мне последний номер «Известий» Географического общества. Мы еще не виделись с момента моего возвращения в город, но он мне пару раз телефонировал. Я после той истории с чертежами и цветком не приглашал Зеботтендорфа на наши вечерние чаи, а днем встретиться все не случалось. И вот он был у меня и уже собирался уходить, а тут звонок в дверь. Я пошел открывать, оказалось, пришел Климент и с ним еще один господин. У него очень интересная, я бы сказал, забавная внешность, сам не высок, этакий увалень-медведь, лохмат, руки длинные, до самых ладоней заросшие черным волосом, торчащим из-под белоснежных крахмальных манжет. Одет франтом, дорогое легкое пальто, скрашивающее его сутулое неправильное тело. Снял свою широкополую мягкую шляпу, и я обратил внимание на его длинные, очень подвижные, как у пианиста, пальцы. Провел я гостей в гостиную, и брат нас познакомил:

– Знакомься, Евсей, это мой друг, хирург Христо Васильевич Христев, служим вместе и вот в отпуск тоже вместе приехали.

Я со своей стороны представил им своего друга. Пожимая ему руку, господин Христев спросил, не встречались ли они ранее. Зеботтендорф отвечал:

– Нет, встречаться мы не могли, у меня прекрасная память на лица, я бы обязательно вас запомнил.

– А вот у меня, представьте себе, никакой памяти на лица, за одним только исключением…

Но договорить он не успел, Зеботтендорф быстро распрощался с нами и ушел. Климент сказал, что они пришли за мной, чтобы немедленно, прямо сейчас пойти обедать в ресторан, отметить их отпуск.

– Ты даже не представляешь, Евсей, как я соскучился по белым крахмальным скатертям, звону бокалов и ножей, этому ресторанному гомону, мельканию лиц. Беззаботных лиц, на которых не отражается ежедневная тревога, а то и просто страх, страх поражения, страх смерти. Свобода от войны, бегство от нее хоть на несколько дней. Счастье.

– Ну что ж, в ресторан так в ресторан. А куда пойдем?

– В «Вену», только в «Вену», братец.

Я рассмеялся:

– Нет такого ресторана, Климент.

– Как нет, мы только что мимо проходили, что ты меня морочишь.

– Нет, брат, это теперь «Ресторан Соколова», а никаких «Вен» в Петрограде быть не может. Привыкай.

– Ну, Соколов так Соколов. Пошли, пошли, мы стр-р-рашно голодны с Христо.

И мы пошли, хотя что там идти, только на ту сторону Гороховой перейти, и вот мы в «Вене». Переименования переименованиями, патриотизм патриотизмом, а все равно все говорят «Вена».

Народу было немало, мы оставили свои пальто у гардеробщика, и кельнер предложил нам занять кабинет, но Климент замахал на него руками:

– Нет, нет, только в зале, и посадите нас там, где публики побольше.

Тот посмотрел на нас недоуменно, обычно ищут место поукромнее, но провел к столику туда, где вокруг все было занято, во второй зал с буфетом. Это, надо сказать, знаменитое помещение: по всем стенам картины современных художников, автографы писателей в рамочках, а в самой середине стол, скатерть на котором расписана подписями, рисунками, акварельными картинками, некоторые подписи даже вышиты поверх золотой ниткой. Теснота, гомон, то, что мой брат и хотел. Он радостно озирался по сторонам:

– Ты посмотри, посмотри! Господи, какая красота, все здесь, как до войны. Не представляешь, как я рад все это видеть.

Я пишу все это, чтобы удержать ту светлую радость, которую я испытал, глядя тогда на Климента, я и сам был доволен этой круговертью, кто-то махал руками знакомцам, кто-то приглашал приятеля к своему столику, у буфетной стойки – толпа, смех, вскрикивания. Я еще не знал и совершенно не чувствовал, что сейчас мне будет нанесен удар, такой, что приведет меня в полнейшее смятение, сомнет меня. Ну да по порядку, все же.