Ю_ШУТОВА - Дао Евсея Козлова

Напишу немного про свое дачное лето. Как я и пообещал сам себе, не стал брать с собой ничего кроме авантюрных романов Конан Дойла, Уэллса, Буссенара и прочих в том же духе. Кстати, все эти книги буквально вырывала у меня из рук Санька, она просто зачитывалась буссенаровскими приключениями воздухоплавателей и его же Фрикеттой. Санька взрослая уже совсем, выросла за лето, остепенилась как-то, стала такой задумчиво-радостной, будто все время прислушивается к чему-то, ожидает чего-то. К ней пришла юность.

Дачная жизнь наша протекала, как я и ожидал, тихо и размеренно. Да-да, те самые прогулки, тот самый чай в саду, от которых ждал я вяжущей зубы скуки. Но скучно не было. Море за тонкой штриховкой сосен, подсвеченной холодным солнцем, желтый песок на берегу и черные блестящие, как спины дельфинов, камни. Я и раньше приезжал к брату на дачу, но нечасто и ненадолго, на денек-другой. Поэтому ни соседей-дачников, ни местных жителей этого вовсе не маленького поселка так и не узнал. Зато теперь познакомился. Более всех понравилось мне проводить время с Эдит Седергран, одной и приятельниц Елены. Они знакомы уже не первый год. Эдит – шведка, вместе с матерью она постоянно живет в Райволе, хотя и училась в городе. Она окончила гимназию Петришуле, поэтому говорит по-русски и прекрасно владеет немецким, даже пишет на нем стихи. Мы очень подружились. Эдит – красивая молодая девушка, ей, если не ошибаюсь, года двадцать три – двадцать четыре, мягкий взгляд чуть близоруких глаз, она обычно носит пенсне, не хочет казаться беспомощной. Но эта беспомощность или, вернее, незащищенность, открытость всем ветрам, она в ней во всем, ее не спрятать. Эдит больна чахоткой, от этой болезни умер ее отец лет восемь назад, от нее же умрет и она сама. Она знает, что умрет, через три года, через пять, а может через год, знает, приняла это и живет. Вот сколько ей отпущено, она проживет, как сумеет полно, без жалоб и сетований на несправедливость судьбы. Я никогда не встречал такого спокойного, ровного и светлого человека, как она. Это не влюбленность, нет, я совсем не был в нее влюблен как в женщину. Чувство мое, скорее, похоже на благодарность. Благодарность за то, что она светит, освещает меня, согревает, дарит мне свой покой. Эдит – это равновесие.

Мы много гуляли с ней по сосновому лесу, прекрасному, похожему на колонный зал. Ей очень к лицу ее платья, она сама шьет их, обычно светлые, бежевые или цвета слоновой кости. Особенно одно из шелкового муслина – открытый ворот и рукава с широкими полосками кружев, а все платье отделано цветочной вышивкой розово-зеленых, очень натуральных тонов. Я спросил ее, сама ли она вышивала, она рассмеялась. Оказывается, эта ткань досталась ей чуть ли не от прабабки, та привезла ее из Англии еще в начале прошлого века, она должна была пойти в приданое дочери, но рождались только мальчики, поколение за поколением, и вот первой девочкой в семье оказалась Эдит, и ткань, пролежавшая в сундуке больше сотни лет, досталась ей.

С удивлением я увидел, что ее волновали те же вопросы, что и меня, о выборе Пути или обреченности на этот Путь, о правильности или ложности выбора, о мире и нашем месте в нем, о единстве и разъединенности. Но она искала ответы скорее интуитивно, а не как я, разбивая свой разум о нагроможденья бумажных истин.

Это ее стихи. Написано это было по-немецки, но я, как смог, перевел. Вот так я и прожил это лето, забросив «фальшивую мудрость» за печку.

Павлушу Кудимова приняли в Реальное училище. Александра, гордись свои учеником!

Как только я вернулся из Райволы, Вениамин стал предпринимать попытки съехать с моей квартиры. Говорил, что у него неплохой заработок в его мастерских, плюс деньги за сдаваемые внаем комнаты в их собственном доме в Мартышкино, и, значит, он вполне может позволить себе снять жилье в городе для своего семейства. Я всячески сопротивлялся этим его попыткам, мотивируя то так, то этак. А потом просто сказал, что мне самому нравится, что они живут со мной, нравится видеть и его самого за столом во время вечернего чая, и приветливую улыбку Ксении, что они наполнили мой дом теплом, и теперь снова возвращаться к былому одиночеству в пустых комнатах мне было бы совсем не радостно. И если переезжать они решили не потому, что жить со мной им просто надоело, то пусть, пожалуйста, останутся. Тогда Кудимов стал настаивать, что будет платить мне за комнаты, что продолжать оставаться моим нахлебником он не хочет.