Владимир Сназин - Доктор Постников

– Я вам так скажу, другови, – допив вино из кружки, вмешался статный стрелец, по виду десятник, – если царь нас не защитит, быть тогда нам от бояр под батогами.

– Да, да, верно, – согласились другие, – Петрович прав, если государь не заступится, бояры всех сошлют на засечные черты, вот тогда все распропадем без остатка.

Петр пошел дальше, думая про себя: «Да, разозлились стрельцы…»

У Знаменского монастыря сердце Петра сильно забилось. Почти год он стороной обходил это место, боясь случайно встретить мамашу покалеченных щенков, которых он пытался так неудачно лечить. Пройдя частокол у монастыря, он осторожно посмотрел на спуск – ни одной собаки там не было. Зато вместо торгового люда вся Красная площадь была заполнена стрельцами. Они стояли на площади бесформенной толпой и выкрикивали требования допустить их челобитчиков до государя, а в противном случае грозили устроить над своими полковниками самосуд.

Петр протиснулся через толпу и оказался недалеко от лобного места. Дальше пройти он не смог. Отсюда, благодаря своему высокому росту, он увидел, что Спасские ворота закрыты, а на Спасском мосту стоят выстроенные в несколько рядов и вооруженные огненным боем стрельцы стремянного полка, готовые по сигналу своего головы, – сотенного Василия Каретного, открыть огонь по бунтовщикам, если те не разойдутся. Василий Каретный, молодой и статный, гарцевал перед своей сотней на крапчатом скакуне с саблей наголо.

– Стрельцы! – подъехав к протестующим, раскатисто прокричал он. – Государь наш Федор Алексеевич вельми немочен и не может сегодня читать ваших челобитных. Сейчас иноземные доктора Аптекарского приказа в государевых покоях разбирают царскую немочь. Говорю вам, что царь-батюшка помнит о вас и знает все ваши обиды. Как окрепнет государь, без промедления заступится за вас и всех рассудит. А сейчас расходитесь по слободам и не тревожьте народ.

Сотник развернул коня и в два прыжка скрылся за рядами вооруженных солдат. Толпа протестующих словно море заколыхалась, в ее чреве постепенно стала нарастать волна недовольства. Из середины послышались сначала отдельные слабые выкрики: «Полковники нас совсем извели… Семьи наши вконец обхудали. Жалованье государево отбирают, скоро все по миру пойдем». Но затем одиночные роптания сменились разноголосым ревом толпы, которая требовала, чтобы полковники вернули стрельцам недоплаченное жалование.

А несколько бородатых стрельцов стоявших рядом с Петром, сделав руки рупором, прокричали:

– Доколе будем терпеть такую измену, стрельцы! К ответу полковников! Отдайте нам этих изменников! Мы сами учиним над ними суд!

– Требуем царевой защиты!

– Изменника Языкова на суд!

Эти требования словно эстафету подхватывали другие стрельцы, и общий гул грозным эхом отозвался над всей Красной площадью.

Неожиданно Спасский мост заволокло густым сизым дымом. И тут же в первых рядах послышались крики, стоны, и толпа как-то разверзлась, будто она глубоко втянула в себя живот. Раздался второй, а за ним и третий залпы. Вооруженные ряды на мосту менялись местами – отстрелявшиеся отходили назад, вперед выступали стрельцы с заряженными мушкетами. Среди бунтующих поднялась паника, передние шарахнулись в стороны, задние, напирая, проталкивались вперед, но, спотыкаясь об убитых и раненых, падали, образуя свалку. Петр, поняв, что из этого людского водоворота он может и не выбраться, развернулся и, беспощадно работая локтями, стал пробиваться к ближайшей улице – Ильинке.

Протискиваясь между торговыми рядами, он по-прежнему слышал выстрелы, но не останавливался и не оглядывался. А когда увидел, что проход в Кремль закрыт, стало ясно, что занятий сегодня не будет. Где сейчас иноземные доктора, он догадался по выкрику сотника Каретного. Поравнявшись с Гостиным двором, Петр решил заглянуть в аптеку в надежде застать там Готфрида. Дверь была заперта. Постников постучал железным молотком о чугун и через мгновение услышал, как открылась внутренняя дверь.

– Каво это диавол несет спозаранку? – услышал он глухой, словно из печи, голос сторожа Ивашки.

– Ивашка, это я, Петр Постников, открой.

Тяжелая задвижка скрипнула, и в дверном проеме показалась нечесаная голова Ивашки.

– А это ты, «Дьяче», – он широко распахнул дверь, пропуская Петра.

– Готфрид здесь?

– Он в алхимской палате, что-то варит.

Петр на ходу снял однорядку, повесил ее в чулан и прошел в алхимическую палату. Готфрид, который в этот момент сосредоточенно на весах отмерял какую-то смесь, обернулся и сказал: