Уильям Голдинг: Бог-скорпион

— Вольно, — ласково обратился он к ним, как к детям.

Внезапно их толкнул резкий порыв ветра из туннеля. Почти одновременно вздыбилась земля под ногами, и по ушам больно ударил оглушительный звук. Император повернулся к Мамиллию.

— Гром?

— Везувий?

Из воздуха над мысом, отделяющим сад от порта, донесся протяжный вой, потом звон металла — где-то совсем рядом — и шелест тисовой листвы. Присутствующие оцепенели от потрясения и только беспомощно переглядывались. Фанокл трясся всем телом. Из-за туннеля послышался топот ног — кто-то, спотыкаясь, спешил наружу. Наконец оттуда выбежал солдат — судя по алым с золотом знакам отличия, из войска Постума.

— Кесарь…

— Успокойся и докладывай.

— Он мертв…

— Кто мертв, и как это случилось?

Солдат пошатнулся, но овладел собой.

— Откуда мне знать, Кесарь? Мы возвращались в строй после… после смотра. Из туннеля прибежал генерал Постум, увидел, что мы боремся с огнем и начал звать остальных. За ним бежал один из ваших офицеров. И вдруг он согнулся пополам, у отметки VII. Вспыхнула молния, потом грянул гром…

— И на причале осталась дымящаяся дыра. Где Постум?

Солдат развел руками. Фанокл упал на колени и вцепился в полу императорской тоги. Но солдат смотрел мимо них, на ближайшую тисовую изгородь между прудом и нижней садовой террасой. Глаза его округлились от ужаса, и он с воплем бросился прочь.

— Колдовство!

Вне всякого сомнения, Постум следил за ними из-за тисов, поскольку среди ветвей виднелся его бронзовый шлем с ало-золотым плюмажем. Казалось, он занят стряпней: воздух над шлемом дрожал сильнее, чем от летней жары. Плюмаж постепенно менял цвет на коричневый. Тисовые ветви обуглились и скорчились. Шлем накренился, дернулся и повис среди ветвей — совершенно пустой.

— Подойди сюда, мой воин.

Солдат выполз из укрытия.

— Верховный Отец покарал генерала Постума на ваших глазах за бунт против Императора. Так и скажи своим товарищам. — Император обернулся к Фаноклу. — Иди и попытайся хоть что-нибудь исправить. Ты крупно задолжал человеческому роду. Отправляйся с ним, Мамиллий, теперь командуешь ты. По ту сторону туннеля тебя ждут большие возможности — так будь же на высоте.

Фанокл и Мамиллий вошли в туннель, и вскоре эхо от их шагов стихло вдали.

— Подойди сюда, госпожа.

Император опустился на каменную скамью у пруда с лилиями.

— Встань передо мной.

Девушка подошла и встала, где велено.

— Отдай это мне.

Она молчала, как будто надеясь, что драпировка защитит ее от посягательств. Император ничего не сказал, только властно протянул руку. Тогда она резко что-то вложила в его руку и поспешно поднесла кулачок к скрытому вуалью лицу. Император внимательно рассматривал вещь на ладони.

— Хотя из Постума мог выйти неплохой правитель, я, похоже, обязан тебе жизнью. Госпожа, позволь увидеть твое лицо.

Она не шелохнулась. Император смерил ее долгим взглядом и кивнул, словно обо всем догадался без слов.

— Понимаю.

Он встал, обошел пруд, встал над мысом, где теперь были видны волны.

— Еще одна страница истории, которую лучше забыть.

И швырнул латунную бабочку в море.

Император и Фанокл возлежали друг напротив друга на низком столе. Стол, пол и зал, в котором они находились — все было круглое; по краям возвышались колонны, поддерживающие тенистый купол. В отверстии купола мерцало созвездие, фонари за колоннами излучали теплый приглушенный свет, расслабляющий и способствующий пищеварению. Где-то поблизости протяжно играла флейта.

— Получится, как ты думаешь?

— Почему бы и нет, Кесарь?

— Странный человек. Ты все измеряешь законами вселенной, а получаешь вполне зримые результаты. Зря я сомневаюсь. Мне надо набраться терпения.

Они ненадолго умолкли. К флейте присоединился голос евнуха.

— Фанокл, чем занимался Мамиллий, когда ты его оставил?

— Отдавал приказы направо и налево.

— Прекрасно.

— Приказы были неправильными, но люди повиновались.

— В этом и секрет. Он будет ужасным Императором. Талантливее Калигулы, но бездарнее Нерона.

— Мамиллий гордится царапиной на шлеме. Говорит, теперь осознал, что он — человек действия.

— Выходит, с поэзией покончено. Бедняга…

— Отнюдь, Император. Он говорит, действие пробудило в нем поэта, и он сочинил идеальное стихотворение.

— Не поэму?

— Эпиграмму, Кесарь. «Ефросиния прекрасна, но глупа».

Император сосредоточенно склонил голову набок.