Оливье Гез - Исчезновение Йозефа Менгеле

Перон размышляет о мире. Человек – кентавр, раздираемый противоположными и злыми устремлениями, он несется вскачь в облаке пыли в поисках рая. История – повесть о людских противостояниях; капитализм и коммунизм превращают индивидуума в насекомое: первый его эксплуатирует, а второй – порабощает. Лишь перонизм превзойдет и индивидуализм, и коллективизм. Вот простое и популистское кредо, выдвигающее доселе неизвестный компромисс между плотским и духовным, монастырем и рынком. Перон предлагает людям резко качнуть маятник: аргентинцам пора покончить с эпохой кентавров, став народом христианским, государствообразующим и социалистическим.

Кентавры и безрубашечники, невероятная гармония перонистских противоположностей – Грегору все это безразлично. Его сейчас заботит только одно – надо оглядеться и спасти свою шкуру.

С приходом южной весны он прекращает прогулки. В середине сентября 1949 года получает вид на жительство и устраивается плотником в Висенте-Лопесе [9] Висенте-Лопес – городок, граничащий с южными пригородами Буэнос-Айреса и являющийся частью агломерации Большой Буэнос-Айрес. , где снова поселяется в мышиной норе с грязным окном, деля ее с инженером и его маленькой дочкой. Ночью Грегора будит плач ребенка. С пылающим лбом, смертельно побледневшая, девчушка бьется в судорогах, и обезумевший отец умоляет Грегора, с которым еще не обменялся даже и парой слов, как можно скорее найти доктора. Грегор шепчет инженеру на ухо: он сам мог бы полечить девочку, но при одном условии – тот никому не расскажет об этом, а если не согласен, пусть выкручивается сам, он и пальцем не пошевелит, и его дочь умрет, а если он потом предаст его, то пусть пеняет на себя.

Никто не должен знать, что он врач. Он, в годы обучения в лучших университетах Германии презиравший таких хватающихся за любое дело работяг, как и любое ручное ремесло, теперь вскрывает полы и сбивает брус; ему, пустившемуся в бега, пришлось привыкать к грубой физической работе, неподобающей его персоне. На баварской ферме случалось вычищать конюшню, подрезать деревья, пахать землю. Здесь, все эти долгие недели хмурой, уединенной жизни с самого приезда в Буэнос-Айрес, он страшится неверного шага, роковой встречи и боится собственной тени; Грегор опутан с головы до ног. Каждый день он ходит на работу разными дорогами. То и дело тут и там слышится немецкая речь, но он не осмеливается заговорить. Он мечтает о свиной рульке с яблочным соком в каком-нибудь из немецких ресторанов, которые увидел во время своих зимних прогулок: прямо в центре есть «АВС», на авениде Крамера – «Цур Эйхе», а в квартале Чакарита еще и «Отто», – но он никогда не позволяет себе просто толкнуть дверь и войти, как не может и заговорить на людях по-немецки. У Грегора сильный баварский акцент. Не может быть и речи о том, чтоб просто купить «Дер Вег» – ежемесячный журнал, ратующий за свободу и порядок. Грегор утешается, получая почту, которую ему до сих пор присылают в отель «Палермо». Спасибо другу Зедльмайеру, он все еще на связи с Иреной и ее семьей: через этот почтовый ящик Грегор посылает ей письма, полные грусти, а Зедльмайер в ответ отправляет ему послания и денежные переводы от его родителей. В стране все налаживается. Семейное предприятие по продаже сельскохозяйственных машин процветает, тачки и комбайны расходятся «как горячие пирожки», – хорохорится отец. Германия еще не встала из руин и только начинает подниматься. Отец – Большой Карл – ждет его: как только « друзья -реваншисты прекратят пустячные придирки», он восстановит права семьи и созовет административный совет предприятия. «Йозеф, перестань хныкать, ты ведь бился на Восточном фронте, ты уже не ребенок. Наберись терпения, никому не верь, все еще будет хорошо».

Запершись на два оборота в каморке, покинутой инженером и его дочерью, Грегор слушает оперу Штрауса и жадно перелистывает «Дер Вег». Два дня назад, в приступе головокружения, он выпустил из рук пилу и едва не рухнул с деревянных лесов высотой в несколько этажей. Жизнью он обязан проворству бригадира стройки. Тогда-то, устав прозябать без цели и надеяться на возвращение мифического Мальбранка, он побежал в киоск и, купив журнал для ностальгирующих по черному режиму, сунул его под куртку.

Поэмы, напыщенная проза, расистские и антисемитские статьи – как будто Третий рейх вовсе не обрушился, – Грегор наслаждается тевтонским китчем тех писателей, которым в Германии заткнули рот, как только высадились союзники и кончилась война. Он внимательно просматривает объявления на последней странице, узнавая о существовании изысканных бакалейных лавок, пивных, туристических агентств, адвокатских контор и книготорговцев, всего громадного германо-аргентинского космоса столицы, и радуется: как знать, а вдруг ему суждено вылезти из пещеры и его жизнь в Буэнос-Айресе наконец начнется по-настоящему.