Ольга Елисеева - Париж слезам не верит [litres]

– Я бы и хотел знать, кто в этом храме нагадил, – огрызнулся граф. – Застрелить человека могут и из его собственного оружия, честный отче.

– Взгляните на труп. – Томсон поманил собравшихся.

Граф развернулся и размашистыми шагами приблизился к длинному столу, на котором недвижимо лежало тело. По его знаку доктор откинул простыню, и глазам гостей предстал посиневший голый Митенька. С выбритыми вокруг раны волосами он выглядел особенно жалко.

– А почему дырка такая большая? – недоверчиво осведомился Воронцов, указывая на висок парня.

– В том-то и дело. – Начальник госпиталя выдержал паузу, а потом извлек из белого стеклянного шкафчика для инструментов второй поднос с такой же пулей. – Их было две, – торжественно объявил он. – Вогнанные одна за другой. Поэтому первая слегка деформирована. Ваше сиятельство верно заметили вмятину.

Командующий обвел собравшихся победным взглядом.

– И что это значит? – нетерпеливо потребовал отец Василий.

– Это значит, батюшка, что нельзя два раза застрелить себя в висок, – спокойным голосом отозвался Фабр. – Его высокопревосходительство оказался прав, Митенька не самоубийца.

Священник с облегчением вздохнул.

– Хорошо, отпевание состоится. – Он помедлил. – Но я не могу взять в толк, как злодей отобрал у малого пистолет?

Томсон, которому сегодня суждено было знать ответы на все вопросы, осторожно взялся руками за голову покойного, слегка приподнял ее от одра и продемонстрировал собравшимся небольшую опухоль в районе затылка. Скопившаяся под кожей кровь уже потемнела, и потому гематома была хорошо видна.

– Ярославцева ударили сзади чем-то тяжелым, предположительно поленом или прикладом ружья. Оглушили. Потом взяли его собственный пистолет и застрелили в висок. Убийца хотел представить дело так, будто жертва покончила с собой. Но почему он стрелял вторично, ума не приложу? Для верности? С перепугу?

Граф в раздумье помял пальцами нижнюю губу.

– Когда стреляешь в мягкое, хлопка не слышно. Была ночь. Темно. Злодей мог подумать, что первый раз пистолет дал осечку. Перезарядил и снова нажал на курок. Других версий у меня нет. Ваше мнение, господа?

Собравшиеся подавленно молчали. Фабр с тоской думал о том, какую кашу заваривает сейчас командующий. Для всех, наверное, кроме Митенькиных родителей, было бы легче, если бы Ярославцев застрелился. Особенно это устроило бы начальство наверху. У наших и так трения с новым французским правительством. А арест таможенников (кстати, перед ними придется извиняться, и, видимо, ему, Фабру – граф выше таких формальностей), способен был только подлить масла в огонь. И так за нашими офицерами следят, стоит им покинуть Мобеж. «Это называется “дразнить гусей”, ваше сиятельство! – с раздражением вздохнул Алекс. – А гуси, конечно, спасли Рим, но погубили галльскую армию».

Санкт-Петербург

Утром 25 января дежурный генерал Главного штаба Арсений Закревский оторвал мутный взгляд от бумаги, лежавшей на столе, схватил себя за густые каштановые кудри у висков и взревел утробно и низко, как ревет медведица, которую потревожили в берлоге острым охотничьим рожном.

– Я просил подавать рапорты на имя начальника Главного штаба, графа Петра Михайловича Волконского, а не на имя военного министра Коновницына! Сучьи дети! И ставить число внизу страницы!!!

Канцеляристы за дверями замерли. Вообще-то Арсений Андреевич был человеком ровным. Многолетняя штабная служба приучила его взирать на течение дел с грустной, все понимающей усмешкой. В меру язвительный, твердый, как британец, и аккуратный, как немец, он не гнушался двадцать раз повторить подчиненным одно и то же. Однако всему есть предел. Штаб существует с пятнадцатого года, и до сих пор унаследованные из министерства столоначальники не могут усвоить новую форму документов! Только русское сердце способно так возмущаться отечественным раздолбайством.

Закревский толкнул ногой дверь из кабинета в присутствие и вышвырнул на пол пачку неверно заполненных прошений. Его жест говорил: «Решительно ничего не подпишу!» Секретари пригнулись к столам, наблюдая за начальником из-за бумажных стоп, как из брустверов. Но поскольку он не требовал никого на расправу, быстро успокоились и вновь заскребли копеечными перьями, от чего вокруг поднялся скрип, как от железа по стеклу.

Арсений прижал пылающую руку ко лбу и поспешил скрыться в кабинете. Канцелярские звуки вызывали у него мигрень. Генералу было едва за тридцать, но две тяжелые контузии напрочь расстроили здоровье. Вернувшись в кресло, он со стоном притянул к себе новую папку. Не важно, что она содержала. На его столе их громоздились десятки, а сам стол уходил за горизонт. Закревскому захотелось отвлечься, он оторвал четвертушку листа, взял перо, покусал кончик и начал: