Бернард Корнуэлл - 4. Трафальгар стрелка Шарпа. 5. Добыча стрелка Шарпа (сборник)

— Я — оксфордский выпускник, — гордо заявил он Шарпу.

— Как вы поступили на службу к лорду Уильяму? — спросил Шарп.

На мгновение Брейсуэйт задумался, словно искал в вопросе подвох, но, не найдя его, отвечал:

— Предыдущий секретарь умер в Калькутте от укуса змеи. Лорд Уильям взял меня на его место.

— Теперь вы жалеете об этом?

— Вовсе нет! — горячо возразил Брейсуэйт. — Его светлость — человек выдающийся. На короткой ноге с самим премьер-министром, — продолжал Брейсуэйт доверительным тоном. — На самом деле отчет, который мы составляем, предназначен не для Компании, а для самого Питта! От предложений лорда Уильяма зависит очень многое. Возможно, вскоре ему предложат министерский портфель, а года через два его светлость вполне может занять пост министра иностранных дел. Как думаете, что ждет тогда его секретаря?

— Лорд Уильям по горло загрузит вас работой, — предположил Шарп.

— А я надеюсь, что стану весьма влиятельным человеком, — признался Брейсуэйт, — наверняка у его светлости будет один из самых блистательных домов в столице, а леди Грейс станет хозяйкой блестящего салона.

— Если станет немного разговорчивее, — заметил Шарп. — Со мной она едва ли обмолвилась парой слов.

— А чего вы хотели? — сердито воскликнул Брейсуэйт. — Леди Грейс привыкла к самым утонченным беседам. — В надежде увидеть ее светлость Брейсуэйт поднял глаза на шканцы. — Ах, она просто ангел, Шарп! — неожиданно выпалил секретарь. — Мне еще не приходилось встречать женщину из высшего света, подобную ей! А как умна! Я закончил Оксфорд, но «Георгики» она цитирует куда свободнее меня.

Знать бы, о чем это он, тоскливо подумал Шарп, но, желая продолжить разговор о леди Грейс, заметил лишь:

— Ее светлость — очень красивая женщина.

— Красивая? — саркастически переспросил секретарь. — Да она просто образец женских добродетелей, ума и красоты!

Шарп рассмеялся:

— Вижу, вы сохнете по ней, Брейсуэйт.

Секретарь бросил на прапорщика испепеляющий взгляд:

— Если бы не ваша репутация грубого вояки, я счел бы последнее замечание весьма оскорбительным.

— Может быть, я и грубый вояка, — поддел собеседника Шарп, — но сегодня вечером не вы, а я обедаю с ее светлостью.

Впрочем, хвастать Шарпу было особенно нечем — леди Грейс по-прежнему не заговаривала с ним и едва ли замечала его присутствие за столом, да и кормили знатных пассажиров немногим лучше, чем бедноту. В обеденной зале подавали дохлых тушеных гусей, от которых нестерпимо несло уксусом. Капитан Кромвель особенно налегал на свинину с горошком, хотя горох так высох, что стал похожим на дробь, а пересоленная свинина на вкус напоминала старую дубленую кожу. Был еще пудинг, а иногда портвейн или бренди, а также кофе, сигары и непременный вист. С утра в капитанской каюте подавали яйца и кофе — недоступная роскошь для пассажиров нижних палуб, но на завтраки Шарпа не приглашали.

Иногда после ужина на нижней палубе Шарп наблюдал, как под оркестрик из двух скрипок, флейты и барабана (один из матросов отстукивал ритм по дну бочонка) матросы танцевали хорнпайп. Однажды вечером разразился ливень, и Шарп долго стоял на палубе, раздевшись до пояса, запрокинув голову и жадно глотая чистую воду. После дождя на нижних палубах стало еще сырее — дождевая вода неведомыми путями пробиралась внутрь корабля. Казалось, что все вокруг ржавеет, гниет и покрывается плесенью. По воскресеньям в сопровождении все того же оркестрика судовой эконом отправлял службу. Богатые пассажиры стояли на шканцах, бедные — внизу под ними, и все согласно выводили торжественные слова гимна. Майор Далтон пел с особым чувством, отбивая темп рукой. Полмана веселила горячность шотландца, а лорд Уильям с женой, несмотря на приказ капитана, так и не соизволили покинуть свою каюту. Затем эконом принимался невыразительным голосом читать молитву, слова которой тревожили тех пассажиров, которые в них вслушивались:

— Боже славный и многомилостивый, обитающий на небеси, но зрящий все на земли. Призри на нас, молящихся Тебе, и услыши нас, взывающих из глубины скорбей и чрева преисподней, разверстого пред нами. Спаси нас, да не погибнем.

Впрочем, пока путешествие на «Каллиопе» проходило на удивление спокойно. На мили вокруг простирался пустой океан: ни клочка суши, ни проблеска вражеских парусов. В полдень офицеры торжественно смотрели на солнце сквозь секстанты и спешили в каюту Кромвеля, чтобы заняться вычислениями. Только в середине третьей недели небо заволокло тучами. Говорили, что капитан заявил, будто бы «Каллиопу» ждут неспокойные деньки. Сам Кромвель мерил шагами палубу с выражением мрачного удовольствия на лице. Ветер понемногу усиливался, заставляя пассажиров хвататься за шляпы. Те, кто страдал морской болезнью, ощутили все прелести этой хвори. С утра моросило, а вечером хлынул такой ливень, что в серой дымке скрылись очертания ближайшего корабля конвоя.