Эжен Шаветт - Тайны французской революции

Толпа тотчас остановилась.

– Нужно, конечно, вынуть кляп, но как приблизимся к жилым домам – опять заткнуть ему рот, а то эти мяуканья всех перебудят, – произнес один из толпы голосом, едва слышным, однако ж так, что слова долетели до ушей графа.

Двое носильщиков положили куль на землю и принялись распутывать веревки, которыми он был обвязан. Четверо других приготовились тотчас схватить жертву, вздумай она сопротивляться.

Предосторожность не помешала: как только жертва почувствовала, что ее голову обдало свежим воздухом, она издала протяжный крик о помощи. Но тут сильная рука сдавила ей горло.

– Ну, Жак! Ты не удави совсем, – ведь жизнь его стоит денег! – повелительно произнес говоривший прежде голос.

– Будь покоен! Я ведь только немножко сжал его флейточку – но это ничего!.. – произнес тот, которого называли Жаком.

– Надо опять вставить ему кляп, – произнес третий голос.

– Ну, вот! Дайте же ему перевести дух, а то еще помрет.

Кожоль слышал из своего убежища хриплые свистящие звуки, выходившие из груди жертвы. С минуту он думал было выскочить из засады, чтоб броситься на этих людей и освободить пленника, но благоразумие его удержало.

«У меня и так уже довольно дел, кроме освобождения этого удавленника, – подумал он. – Если бы в эту минуту происходила битва и если бы до места моего свидания было два шага, то, без сомнения, я помог бы бегству этого несчастного или несчастной…»

И молодой человек решил держаться тихо.

Мало-помалу дыхание пленника стало ровным. Но грубость разбойников, чуть не задушивших его за попытку освободиться, отбила у него охоту продолжать борьбу, и он спросил умоляющим голосом:

– Ради бога!.. Куда вы несете меня?

– Скоро сам узнаешь.

– Вы затолкали меня в этот мешок, чтобы бросить в Сену?..

– Нет! Этого тебе нечего бояться.

– Ну, так что же вы хотите сделать со мной?

– Мы переменим твое убежище. Вот и все.

– И я уже никогда не выйду на свободу?

– Завтра, если хочешь, тебя отпустят.

– Что же мне делать? Скажите, скажите!.. Я сделаю.

– Да ведь тебе уж сколько раз повторяли, что нужно признаться Точильщику в том, что он требует.

В пленнике на минуту вспыхнула энергия.

– Никогда! – воскликнул он.

– Это твое последнее слово?

– Никогда! – повторил пленник.

– Ну, так всуньте ж ему снова в рот затычку! – распорядился один из толпы, по-видимому, начальник.

Жертва еще попыталась умилостивить извергов:

– Выслушайте хоть слово, умоляю вас.

– Ну, говори!

– Отпустите меня! Я озолочу вас всех… всех шестерых. Я дам вам сто тысяч экю! – несчастный назвал баснословную цифру с мучительным усилием.

Толпа молча остановилась.

Пленник снова начал хриплым голосом:

– Даю вам двести тысяч экю, только освободите меня.

– Так сознайся же Точильщику и, повторяю, – завтра будешь свободен.

– Нет, нет, никогда! – повторил несчастный с выражением мрачного раздумья.

– Ну, кляп, живо! – приказал начальник.

Жертва попыталась было сопротивляться, тряся головой и сцепив зубы, но и минуты не понадобилось, чтобы опять заткнуть бедняге рот и завязать в мешок. Два носильщика тотчас подняли его с земли.

– В дорогу! – сказал начальник.

Толпа бесшумно тронулась и тотчас исчезла во мраке.

– Счастливого пути! – произнес Кожоль, решивший благоразумно выждать несколько минут, прежде чем оставить свое убежище.

По дороге к месту своего рандеву молодой человек размышлял о сцене, безучастным свидетелем которой ему довелось стать.

– Это странно! – сказал он сам себе. – Я никогда не оставался бесчувственным, слыша крик о помощи, а между тем теперь не испытываю угрызений совести за то, что не помог человеку, предлагавшему так легко такую милую суммочку – двести тысяч экю!..

И Кожоль улыбнулся, прибавив:

– Черт побери! Этот парень, которого зовут Точильщиком, имеет полное право гордиться, что ему повинуются беспрекословно. Иметь подчиненных, отказывающихся от неожиданной добычи в двести тысяч экю, – да это редкость, честное слово!

Граф шел к Новой Калитке, когда в у него родилось неожиданное желание:

– Черт возьми! Хотел бы я познакомиться с этим Точильщиком, который бросает людей в мешок, как будто какой-нибудь картофель.

На описание сцены, при которой присутствовал Пьер, мы потратили, может быть, вдвое больше времени, чем продолжалась сама сцена. Когда граф подошел к воротам в сад, на башне пробило десять часов.