Юлия Лангровская - Под чёрным крылом Феникса

В общем, я перестала ходить на танцы, одновременно и уважая себя за то, что еще не совершила глупости, и безумно сожалея об этих сильных плечах и горячем дыхании.

На этом заканчивается моя безмятежная жизнь. Уже через несколько дней в нее ворвется человек, сначала завладевший всеми моими помыслами, а потом женившийся на мне и давший мне моих сыновей.

Это случилось в тот день, когда мать, побывав в гостях у одной знакомой, вернулась чрезвычайно бледная, жалуясь на покалывания в животе.

– Наверно, у Клеманс была несвежая рыба.

Мама легла в постель, мы с Симоной по-очереди заходили в ее спальню, чтобы посмотреть, нет ли с ней ухудшений. К сожалению, ей становилось все хуже. Желудочные колики усилились. Несчастная, она едва сдерживалась, чтобы не закричать и не проявить при нас даже эту невинную слабость.

Кроме нас в квартире жила повариха и служанка в одном лице, помогавшая нам по хозяйству – очень добрая, пожилая женщина, с круглым простоватым лицом, часто старавшаяся своей мягкостью нейтрализовать деспотичность хозяйки по-отношению к нам с сестрой, но, несмотря на это бесконечно ее уважавшая. Мы немедленно послали Анриетту за доктором, проигнорировав слабые протесты матери.

Если что-то случалось, мы всегда обращались за помощью к доктору Вернею, старинному другу семьи.

Ждали. Прошло четверть часа, половина. Наконец, прошел час. Это выглядело странно. Доктор жил буквально на расстоянии вытянутой руки от нашего дома, а его все не было и не было.

Стояло уже прохладное время года. Середина октября. Симона вдруг сказала:

– А может, Анриетта не дошла?

– Как это «не дошла»? – уставилась я на нее. Она меня разозлила. Я не любила излишних треволнений, вернее, я всегда злилась, если они случались, а тут еще моя, как мне казалось, слабохарактерная сестренка, вздумала городить всякий вздор.

– Ну, может, она по дороге поскользнулась, сломала ногу и теперь лежит без помощи и стонет?

Мне тем более хотелось выбить эту мысль из головы Симоны, оттого что было уже темно и такое вполне могло случиться.

– Не знаю, но если Анриетта и доктор не вернутся через десять минут, я сама отправлюсь за ними!

Я уже действительно собралась идти, но, наконец, в холле нижнего этажа скрипнула дверь. Я поспешила встретить месье Вернея.

Но это оказался не он. Анриетта вернулась в сопровождении совсем незнакомого мне человека.

Он был очень высок. Вероятно, метр девяносто. Настоящая каланча, едва поместившаяся в дверном проеме. Когда этот мужчина снял пальто и шляпу, я увидела, что он молод и красив. Его черты лица отличались редкой правильностью: высокий открытый лоб, чуть выдающийся подбородок, прямой, почти орлиный нос и аккуратные тонкие губы, украшенные усиками «в ниточку». На вид ему казалось лет двадцать шесть-семь, не больше. Он носил оригинальную бородку под «Дон Кихота», его волосы отливали черным блеском и таким же блеском сверкали глаза. Он был строен и пластично двигался. Я хорошо помню, как в тот момент мне очень захотелось услышать тембр его голоса. Он лишь слегка кивнул мне головой, но не произнес ни слова. Потом протянул записку.

Она оказалась от доктора Вернье:

«Дорогая Розали,

Мне очень жаль, но я вынужден немедленно бежать к одной роженице. Тяжелый случай. Не думаю, чтобы колики вашей матушки носили серьезный характер. Уверен, пара таблеток все нормализует. Посылаю к вам моего молодого коллегу и друга, правда, врача ветеринарного, но это не имеет значения. Зайду к вам утром.

Робер Вернье».

– Прошу вас, – сказала я ему, и мы стали подниматься по лестнице. Я даже не доставала до плеча этому человеку.

Месье Вернье оказался прав. Колики и в самом деле начали проходить, когда мама выпила таблетку. Молодой врач просидел у ее постели с полчаса, затем начал что-то записывать.

– Вот, – сказал он, наконец. – Это рецепт на случай, если колики возобновятся. То же самое лекарство.

Я взяла у него листок. В первую очередь посмотрела на имя. Альфред Мош-Маресажь. Какая незавидная фамилия! Но я не стала на этом сосредотачиваться.

После того, как он ушел, маме становилось все лучше, вскоре она уже спокойно спала. Мы с Симоной тоже отправились по своим комнатам. Перед тем, как пожелать мне спокойной ночи, Симона заметила:

– Ну и верзила! Б-р-р!

Рецепт, выписанный этим человеком, пролежал всю ночь под моей подушкой. Не знаю, зачем я положила его туда, вряд ли прониклась горячими чувствами к Альфреду сразу же; теперь мне не так-то легко все это вспомнить.