Юлия Лангровская - Под чёрным крылом Феникса

Весьма кстати, на следующий день выглянуло яркое солнышко. Оно золотило и без того багряные верхушки деревьев, и вся эта красота таким контрастом смотрелась на фоне ярко-голубого неба! Провести день на природе оказалось совсем не прохладно, тем более что Альфред умело разжег костер, и мы все вшестером удобно расположились вокруг него.

Единственное, что делало атмосферу менее спокойной, так это присутствие мадам Вернье. Не знаю, права была я или нет, но мне всегда казалось, что она ревнует доктора к моей матери. Я не раз замечала, как суживались ее глаза, если доктор называл мою мать «дорогая Мишель».

Это была замкнутая, себе на уме женщина, плотного сложения, уже седая, произведшая на свет точно такого же мрачноватого отпрыска, который чрезвычайно гордился тем, что недавно с блеском окончил Сорбонну и отныне имеет все шансы сделать грандиозную карьеру в юриспруденции. Он жил где-то отдельно, раз в неделю навещая мать с отцом, а от знакомых и соседей непременно требовал, чтобы его величали не иначе, как месье Вернье-Дорлеак. Мадам Вернье бесконечно распирало от гордости, когда сына называли не только фамилией мужа, но и ее собственной.

В глубине души я злилась на нее еще и оттого, что она вообще существует, что жива и здорова и даже моложе своего мужа. Для нашей семьи было бы прекрасно, если бы в доме появился мужчина, да еще с таким авторитетом, как доктор Вернье.

Оказалось, Альфред захватил с собой набор для игры в бадминтон. Ветра совсем не было, и даже температура воздуха поднялась градусов до восемнадцати. Тепло, как ранней осенью.

Мы отошли в сторонку от всех, стали играть. У Альфреда получалось намного лучше. Мне вскоре надоело наклоняться за воланчиком и я бросила ракетку.

– Тогда, может, прогуляемся вон туда? – он указал кончиком своей треугольной бородки на узенькую аллею между деревьями, сначала ведущую вперед, а затем поворачивающую под прямым углом и скрывающую всех, кто заходил за этот поворот.

– Идемте, – охотно согласилась я.

Мы отошли немного, и тогда Альфред сказал:

– Я хорошо наслышан о вас от доктора.

– И с какой стороны он описывал меня наиболее подробно?

– Со всех.

– Замечательно.

– Да, он превосходно описал ваш словесный портрет. И эти диковатые раскосые голубые глаза и ваш очаровательный, чуть вздернутый носик, алые губки бантиком, щечки цвета персика, фигуру, которой может позавидовать любая модница. Но когда я увидел оригинал, знаете, что я подумал?

– Что же?

– Что в детстве вы были еще той хулиганкой, а возможно, остались ею и теперь. Ну, так как? – он посмотрел на меня этак задорно, что и мне не осталось ничего другого, как тоже раззадориться.

– Еще бы! Горе тому, кто рискнет взять меня в жены!

– Вот даже как? Значит, Розали – крепкий орешек?

Он насмешничал. Я тоже решила ни в коем случае не оставаться в долгу.

– Розали то, разумеется, а Альфред?

Он перестал улыбаться, посмотрел на меня повнимательнее, взял за локоть и сказал:

– Пожалуй, ты узнаешь это сегодняшней ночью! – потом улыбка вернулась на его лицо. – Если, конечно, рискнешь.

Другая девица непременно бы превратилась в красную свеклу и не решилась бы поднять глаз на такого хама. Я тоже могла бы усмотреть в этом оскорбление, но мне хотелось не дуться, а наносить ответные удары.

– И насколько же дерзким будет твое предложение? – я старалась подражать его задорной улыбке и, по-моему, вполне удачно.

– Настолько, что я назначаю тебе ночное свидание!

– И где же?

– В конце улицы Тронше, прямо возле церкви Мадлен.

– Как необычно! А что мы будем делать на холоде?

– Уверен, что тебе будет жарко.

– Как заманчиво!

– Придешь? – он наклонился ко мне.

– Приду! – я вскинула голову к нему.

Я тогда не думала о своем поведении, несомненно, недостойном порядочной, скромной девушки. Но я и не была скромной. А на счет порядочности? В моей голове всегда витало множество греховных мыслей. Я знала только одно: что не дам себя в обиду, и что про наше рандеву вряд ли станет кому-либо известно. А раз так, то вперед, может быть, меня ждет развлечение!

И это зажигало меня, будоражило кровь. Сознание того, что я совершаю что-то тайное и запретное, подстегивало меня.

Позже оно меня погубит, превратится в манию, разлучит со всеми, кто был мне дорог.

Церковь Мадлен в конце улицы Тронше, находилась не так далеко от моего дома. Мы жили на бульваре Осман. Надо было пройти несколько домов и повернуть чуть налево.