Бернард Корнуэлл - Пустой трон

– Помните! – обратился я к своим. – Выжить из них должен только один!

Всегда оставляй одного в живых, советовал мне отец. Пусть этот единственный несет в родные края пугающие вести. Я подозревал, впрочем, что все мужчины Хаки здесь и уцелевшему предстоит сообщить весть о поражении лишь вдовам и сиротам. Священники учат нас любить своих врагов, но не выказывать к ним жалости, да Хаки оной и не заслуживал. Он совершил набег на окрестности Сестера. Тамошний гарнизон, достаточный для обороны стен, но слишком слабый, чтобы одновременно выслать ударный отряд за Мэрс, запросил подкрепления. Подкрепление пришло в нашем лице, и вот теперь мы скакали на запад вдоль ручья, который становился шире, но мельче и уже не спешил, перекатываясь через камни. Невысокий ольшаник стал гуще, голые ветви деревьев склонялись к востоку под напором постоянно дующего со стороны моря ветра. Мы миновали сожженную ферму, от которой не осталось ничего, кроме обугленных камней очага. Это было самое южное из владений Хаки и первое, на которое мы напали. За две недели, прошедшие после нашего прихода к Сестеру, мы спалили с дюжину его поселений, угнали десятки голов скота, перебили немало мужчин, а детей захватили в рабство. Теперь ярл воображал, что загнал нас в ловушку.

От размашистого хода скакуна висевший у меня на шее тяжелый золотой крест бился о грудь. Я посмотрел на юг, где солнце неярким серебристым диском просвечивало сквозь затянувшую небо пелену, и вознес про себя молитву Одину. Я наполовину язычник, может быть меньше чем наполовину, но известно, что даже мой отец обращался подчас к христианскому Богу. «Богов много, – частенько говаривал мне он. – Никогда не знаешь, какой из них не дремлет, потому молись всем».

Вот я и молился Одину. «Я одной с тобой крови, – твердил я, – поэтому защити меня!» Бог сошел на землю и переспал со смертной девушкой, но это случилось задолго до того, как наш народ перебрался через море, чтобы захватить Британию. «Не спал он с девчонкой, – звучал у меня в ушах под стук копыт язвительный голос отца. – Он здорово трахнул ее, а от такого не уснешь». Меня всегда удивляло, почему боги не спускаются больше на землю. Это сильно укрепило бы веру в них.

– Не так быстро! – воскликнул Ситрик.

Я выбросил из головы богов, развлекающихся с девушками, и увидел, как трое из наших юнцов вырвались вперед.

– Придержи! – рявкнул Ситрик, потом усмехнулся мне: – Уже близко, господин.

– Надо бы выслать разведчика, – посоветовал Редвальд.

– Еще довольно далеко, – ответил я. – Вперед!

Я знал, что Хаки спешится, чтобы атаковать поджидающую его «стену щитов». Кони на ощетинившийся копьями строй не пойдут, отпрянут, поэтому воинам ярла придется в пешем строю напасть на саксов, расположившихся на пологой возвышенности. Но мы-то ударим ему в тыл, и тут лошади не испугаются, потому как сзади «стена щитов» вовсе не такая неприступная. Передняя шеренга – это сомкнутые щиты и сверкающее оружие, задняя шеренга – место, откуда начинается паника.

Мы забрали немного к северу, огибая выступ холма, и увидели их. Косые лучи солнца, пробившиеся сквозь брешь в пелене облаков, освещали христианские знамена на вершине и играли на обнаженных клинках. Шестьдесят пять человек, всего шестьдесят пять: тесно сбитая стена в две шеренги на гребне возвышенности, под сенью полотнищ с крестами. Между ними и нами находилась «стена щитов» Хаки, не закончившая пока построение, а еще чуть ближе к нам и правее переминались лошади под охраной мальчишек.

– Редвальд! – бросил я. – Отряди троих угнать табун!

– Да, господин, – кивнул он.

– Годрик, ты идешь с ними! – велел я слуге, затем перехватил тяжелое ясеневое древко копья.

Норманны до сих пор не заметили нас. Все, что они видели, – это шайка мерсийцев, вторгшихся вглубь территории Хаки. Северяне гнались за наглецами и собирались перебить всех до единого, но вскоре им предстоит узнать, что их самих заманили в ловушку.

– Руби их! – рявкнул я и ударил коня шпорами.

Руби их. Вот о чем слагают песни поэты. Вечерами в усадьбах, когда дым очага густо стелется под балками, рога полны элем, а арфист рвет струны, звучат песни о битвах. Это сказы о нашей семье, о нашем народе, о том, как мы помним прошлое. Поэт у нас называется скопом, а скоп – это человек, который умеет придавать форму вещам. Поэт придает форму минувшему, и так мы помним о доблести наших предков, о том, как они добывали нам землю, женщин, скот и славу. Норвежцы не сложат песен о Хаки, потому что это будет сакская песнь о нашей победе.