Чуфо Йоренс - Я подарю тебе землю

В эту минуту он не мог даже предположить, что Альмодис, супруга графа Тулузского, чувствует то же самое. Впервые ее выдали замуж еще ребенком, и она стала заложницей политических интересов своей родни, дважды развелась и под конец она вышла за человека много старше себя, теперь превратившегося в старика. Благородный облик каталонского рыцаря, его гордая осанка и ясный взгляд пробудили в ее душе незнакомое прежде чувство. Слепой амур пустил стрелу прямо ей в сердце, и графиня внезапно ощутила, как в ее душе рождается страсть и подобно вулканической лаве разливается по телу, проникая до самых костей.

После обычного обмена любезностями приступили к ужину. Альмодис сидела по правую руку от графа Барселонского, аббат — по левую, а Робер де Суриньян — напротив графини. Вышколенные слуги держались, словно бесплотные духи, ожидая малейшего знака высокородных господ. Суп подали в маленьких чашках, из которых его отпивали через край, вылавливая пальцами устриц и фрикадельки. Рамон обратил внимание, что рядом с каждым прибором поставили чашу с душистой водой и кусочками лимона, чтобы каждый мог ополоснуть руки и освежить их лимонной долькой. Затем четверо пажей протянули каждому кусок льняной ткани, чтобы они могли вытереть руки.

Когда пришел черед жареных птиц и поросенка, он смотрел, как ловко графиня орудует маленькой золотой вилкой с тремя зубцами, отправляя в рот маленькие кусочки жаркого, нарезанные слугой. Аббат и камергер пользовались небольшими ножами, но Рамон все же предпочел по привычке накалывать мясо на кинжал.

Ужин прошел в приятной и спокойной обстановке, однако удивительная связь, зародившаяся между Рамоном и графиней, стала еще сильнее. Слуга затушил факелы, чтобы создать уютный полумрак. Затем двое слуг внесли поднос с великолепным тортом, в его центре горела свеча. Торт украшал герб Барселоны из взбитых сливок и ягод лесной малины, уложенных поверх бисквита. Граф поднялся, чтобы поблагодарить за такую любезность, и вдруг почувствовал под столом прикосновение к своей щиколотке — совсем легкое, словно трепетание крыла бабочки. Он повернулся у графине и увидел ее улыбку: вне всяких сомнений, это ее разутая ножка ласкала его под оборками скатерти.

И тогда в глубине ее зеленых глаз он увидел призывное сияние, которое мог разгадать лишь тот, чье сердце пронзила стрела Амура. «Я хочу вас», — говорили эти глаза. Между тем, графиня тайком извлекла из-за рукава блио сложенный вдвое пергамент и протянула Рамону, пользуясь тем, что в комнате стоял полумрак. Рамон взял записку и тут же спрятал ее в карман камзола. Аббат и камергер, увлекшись тортом, ничего не заметили, как и зажигающие свечи слуги.

Потом, когда она удалилась, оставив мужчин коротать время перед уютным пламенем камина, Рамон едва мог поддерживать беседу, которую вели аббат Сен-Жени и Робер де Суриньян. Ему хотелось одного: поскорее уединиться в отведенных покоях, чтобы спокойно прочитать послание.

Барселона, май 1052 года

Марти взял в руки запечатанный пергамент, оставленный священником. От волнения он почти не слышал удаляющихся шагов. Это был день великих открытий. Марти подозревал, что этот пергамент переменит всю его жизнь. Перочинным ножом он срезал сургучную печать. Старый пергамент потрескался, некоторые слова выцвели от времени, их трудно было разобрать. Марти с благодарностью вспомнил свою матушку и уроки дона Сивера. Марти вспомнились его слова: «Аббат или епископ порой занимают более высокое положение в обществе, чем даже граф или маркиз». Марти откинулся на стуле и стал читать.

Писано 3 мая 1037 года от Рождества Христова

Дорогой сын!

Я не знаю, сколько пройдет времени до того дня, когда твои глаза наконец увидят это письмо, оно же мое завещание. Я выражаю в нем свою волю и надеюсь, что все условия будут выполнены. Тем самым я хочу сказать, что мой земной путь подходит к концу, и почему-то мне кажется, что мое сердце скоро перестанет биться.

Я знаю, ты почти не помнишь меня. Обстоятельства сложились так, что вы с матерью слишком редко имели счастье со мной видеться. Но невозможно находиться в двух местах одновременно и делать два дела сразу, особенно, если эти два дела оказываются слишком разными, а порой даже исключают друг друга. Так и мне пришлось выбирать между теплом семейного очага в кругу близких и честью вассала, которая обязывала исполнять долг, как делали до меня предки, и в итоге я выбрал последнее. Возможно, ты скажешь, что я совершил ошибку. Однако что-то побудило меня поступить именно так. Вероятно, кто-то скажет, что я был солдатом фортуны и мне нравилось скитаться вдали от дома.