Чуфо Йоренс - Я подарю тебе землю

Оба собеседника насторожились, готовые внимательно выслушать Баруха.

— Вчера вечером в мой дом заявился смотритель аукционов в сопровождении двух секретарей, — продолжал меняла. — Он сказал, что пришёл с просьбой от имени графа, однако эта просьба звучала скорее как приказ.

Оба смотрели на него в упор, ожидая продолжения рассказа.

— Так вот, он заявил, что я должен предоставить свой подвал для хранения имущества Беренгеров. На этой неделе в мой дом должны привезти огромную сумму мараведи — несомненно, тот самый выкуп, который они получили от мавра.

— Ну, это мне уже известно, — ответил каноник. — Разве вы не знаете, как быстро разносятся слухи?

— И какое отношение имеет этот договор к падре Льобету и ко мне? — спросил Марти.

— К падре Льобету — никакого. Что же касается вас, то я бы посоветовал вам забрать сбережения, пока граф не наложил на них лапу.

— А другие люди, что хранят там свои деньги, тоже должны их забрать?

— Разумеется, — ответил Барух. — Но сегодня вечером мы провели совещание, чтобы решить, действительно ли нам выгодно взять на хранение деньги графа на целый год.

— Не беспокойтесь за меня, — заверил Марти. — Завтра я приду со слугами и заберу деньги.

— Это еще не все, — продолжал Барух. — Вам, должно быть, известно, что евреям принадлежит исключительное право чеканить монету. Так вот, граф желает отметить столь важное событие, расплавив мараведи и отлив из них манкусо со своим профилем на одной стороне и графским гербом — на другой.

— Должен признать, что это в немалой степени будет способствовать престижу Барселонского дома, — заметил Эудальд.

— На словах все это прекрасно, но нам предстоит тяжелая работа: расплавить монеты и слитки изготовить новые формы для отливки, а это потребует много времени.

— Вполне понятно, что граф желает расплатиться новыми деньгами. Ни один правитель не упустит возможности поднять престиж своего города, и мы тоже понимаем, что это и в наших интересах.

— И все же, чует мое сердце, что-то тут не так, — признался Барух. — Вы же знаете, какую неприязнь питает советник к моему народу. А поскольку эту идею графу, несомненно, подсказал он, можете не сомневаться, он готовит нам какую-нибудь гадость. Ничего хорошего от этого человека моему народу ждать не приходится.

— Если ради процветания дома Беренгеров ему придется пойти к вам на поклон — он это сделает, даже если ему самому это не нравится, — возразил Эудальд. — Как вы понимаете, сам он не может чеканить монету и поэтому вынужден обратиться к вам.

Незаметно наступил вечер, и еврей пригласил друзей разделить с ним ужин. Ривка составила им компанию. Барух занял место во главе стола и после традиционной молитвы приказал разделить пищу между сотрапезниками; Марти и Эудальд принялись уминать кошерную пищу, не испытывая никаких угрызений совести.

В маленьком городке Сант-Адрия по соседству с Барселоной еще со времен Рима существовали небольшие бани с проточной водой, ныне посещаемые довольно редко. Тем не менее, их посещение было обязательным для еврейских женщин в определенные дни для выполнения записанных в еврейских священных книгах ритуалов. Евреи приспособили эти бани под свои нужды за определенную сумму, уплачиваемую в графскую казну, поскольку христиане низших классов не питали к ним особого интереса, явно пренебрегая личной гигиеной.

Руфь и Башева, которая часто сопровождала сестру в подобных случаях, как раз направлялись туда. У Руфи закончились женские дни, и ей предстояло совершить обряд очищения, описанный в Торе. Поскольку теперь она не имела возможности совершать его в барселонском Кале, они с Башевой стали ездить для этого в Сант-Адрию в карете Марти, запряженной двумя гнедыми мулами; на козлах сидел юный Мухаммед, сын Омара, которому уже исполнилось тринадцать лет. По пути сестры непринужденно болтали, нисколько не опасаясь, что их слова достигнут ушей мальчика; он и впрямь едва ли мог что-нибудь услышать, поскольку карета страшно скрипела, мальчик сидел снаружи и был слишком занят мулами.

— Ох, Башева, боюсь, я никогда не смогу понять некоторых законов нашего народа, — призналась Руфь.

— О каких законах ты говоришь, Руфь?

— Ну, например, о том, который обязывает меня ходить в баню, чтобы смыть нечистоту, когда заканчиваются мои женские дни.

Башева раздраженно отмахнулась; уж она-то знала, что ее сестра готова подвергнуть сомнению что угодно.