Мишель Зевако: Принцесса из рода Борджиа

— Я сжал чересчур сильно, должно быть! Но однако я вовсе не убивал ее! Смерть давно уже витала над ней, и я просто помог костлявой, вот и все!

Взгляд Виолетты упал на бледное лицо Симоны.

— Умерла! — воскликнула она. — Моя матушка умерла!

— Она спит, — пробурчал цыган. — Спи спокойно, Симона, спи глубоким сном…

— Умерла! — повторила девочка, утирая слезы.

— А я тебе говорю, она спит! — усмехнулся Бельгодер. — Вон отсюда, певица, вон! За работу!

Но Виолетта, не слушая злодея, упала на колени и зарыдала:

— О моя бедная матушка Симона, вас больше нет! Вы покинули вашу маленькую Виолетту! Вы никогда больше не обнимите меня! Когда я прибегала к вам и мы плакали вместе, мне казалось, что мои слезы уже не такие горькие и что ваша улыбка защищает меня от ударов жестокой судьбы! И вот вас больше нет!.. Моя мама умерла…

В это мгновение у полога повозки возникла цыганка Саизума. Ее платье ниспадало рельефными складками и было украшено медными медальонами, ослепительные белокурые волосы рассыпались по плечам, а лицо закрывала красная маска. Саизума вошла своим обычным размеренным шагом и, словно не видя ни Бельгодера, ни Виолетты, ни покойницы, села в глубине повозки. Вдруг она протяжно вздохнула и прошептала:

— Почему этот мужчина так на меня глядел? В каких глубинах ада я уже чувствовала на себе взгляд этих черных глаз? О! Снимите саван, укрывающий мои мысли! Разгоните туман моих воспоминаний! Господи, что это за призрак склонился над трупом моей умершей души?..

Она поднесла руки к лицу и сбросила маску на колени, словно та стала ее тяготить. Присутствовавшим открылось ее лицо. Странное, с застывшим выражением, бледное, как увядшая лилия, оно все же хранило следы ни с чем не сравнимой красоты, в которой было что-то трагическое, таинственное, бесконечно нежное и непостижимое…

Виолетта не могла прийти в себя от горя. Она беззвучно плакала, прижав губы к мертвенно холодной руке той, кого она называла матерью.

Бельгодер ходил взад-вперед и цедил сквозь зубы бранные слова, удивляясь собственному замешательству. Вдруг он взял гитару, на которой Виолетта обыкновенно аккомпанировала себе, и прорычал:

— Довольно! Если ты будешь так реветь, то не сможешь больше петь. Идем, певица, тебя ждут! Благородные господа, герцоги и принцы — достойное общество, хорошие сборы!

Виолетта поднялась, но, казалось, ничего не поняла.

— Прощайте, — прошептала она, — прощайте, бедная матушка Симона! Я вас больше никогда не увижу! Скоро вы совсем одна отправитесь на кладбище. Совсем одна… Без единого цветочка на гробе… Ведь ваше дитя может вам подарить одни только слезы…

Эта неожиданно явившаяся мысль о том, что через несколько часов ее мать унесут и что она слишком бедна, чтобы положить простой букет на ее могилу, мысль о гробе, который понесут по улицам без единой розы в знак памяти, словно это гроб преступницы или чумной, перевернула душу девочки; она вздрогнула, и сдавленное рыдание вырвалось из ее груди.

— Ах так! — воскликнул Бельгодер. — Ты сейчас же начнешь петь, черт подери!

Виолетта смотрела на него безумными глазами; она заломила в отчаянии руки.

— Петь! — пролепетала она. — Петь, когда моя матушка лежит здесь мертвая! О, лучше убейте меня!

Цыган схватил ее и, нагнувшись к самому лицу, проговорил звенящим от ярости голосом:

— Слушай меня хорошенько, девчонка! Я не убью тебя, ведь на улице ожидают принцы и герцоги. Но выбирай — или ты сейчас же возьмешь гитару и запоешь своим прекрасным голосом, или же я стану стегать хлыстом твою матушку.

С этими словами разбойник взял хлыст… Виолетта испустила отчаянный крик. Ее взгляд, взгляд загнанной лани, взгляд, выражавший больше, чем боль, больше, чем отчаяние, остановился на Саизуме.

Бельгодер с мрачной ухмылкой занес плетку над мертвой. Девушка бросилась к цыганке, схватила ее за руки и произнесла изменившимся голосом:

— Сударыня! Сударыня! Защитите ее! Заступитесь за нее! Вспомните, что она вас спасла! О! Она меня не слышит! И вы допустите, чтобы избивали мертвую?! Матушка!..

— Кто тут говорит о матери? — сурово сказала цыганка. — Матерей нет на свете, как нет и детей!

— Сжальтесь, сударыня! Этот человек вас слушается и даже боится! Одно слово! Скажите одно слово!

— Решайся! — заорал Бельгодер. — Быстро!

Виолетта заломила руки.

— О! — закричала она, обезумев. — У вас нет сердца, цыганка!

— Нет сердца! — глухо сказала Саизума. — Оно потеряно, мое сердце… Оно осталось там… в огромном храме… Послушай, девушка! Бойся епископа, который ворует сердца.