Мишель Зевако - Последняя схватка

Надеялись ли они еще на успех? Был ли у них еще тот единственный шанс, о котором говорил Пардальян, или они его уже упустили? Как нам кажется, шанса этого уже не было, ибо вид у троицы был просто убитый.

И все же они продолжали идти вперед, стремясь неизвестно к чему, надеясь, может быть, на неведомое чудо. Вдруг Пардальян замер на месте и странным голосом сказал:

— Все, пришли. Теперь вниз.

И все трое бросились в бездну.

Кончини бежал по улице Свекольный ряд, а за ним неслась орущая свора. Кончини был в бешенстве от того, что добыча ушла от него, ловко улизнув на тот свет, и фаворит спешил хотя бы взглянуть на трупы своих смертельных врагов.

Д'Альбаран спокойно следовал за Кончини своей тяжелой поступью. Вот он-то был совершенно доволен, ибо его миссия увенчалась полным успехом: Фауста не потребовала, чтобы он взял Пардальяна живым и подверг страшным пыткам, о чем мечтал Кончини. Она приказала лишь уничтожить шевалье любыми средствами.

И вот минуту назад Пардальян прыгнул с крыши: четыре этажа отделяли его от мостовой. Понятно, что шевалье разбился насмерть. Или вот-вот испустит дух. Даже если и так, то агония не затянется… В любом случае д'Альбаран мог с полной уверенностью утверждать, что его хозяйка избавилась от Пардальяна навсегда.

Мы уже отметили, что большинство улиц, прилегавших к рынку, имели названия, говорившие о том, чем именно там торговали. К их числу относилась и улица Фуражная, И действительно, на ней продавали в основном сено и фураж. Со временем улицу Фуражную стали по ошибке называть улицей Фуражек. Но там по-прежнему преобладали торговцы сеном, соломой и овсом.

Это обстоятельство сыграло в нашей истории немаловажную роль.

На улице Фуражек стоял некий мещанский дом весьма скромного вида. Уже с год или два его занимали некие «дама с мадемуазель». Так окрестил их местный люд. Когда даме приходилось называть свое имя, она произносила обычную и весьма распространенную фамилию. Мать и дочь жили тихо и скромно, как затворницы. Но старшая была такой утонченной, что все величали ее дамой, а девушку — мадемуазель.

А поскольку они вели весьма странную жизнь, порой вдруг исчезая на несколько недель подряд, неизвестно каким образом и в каком направлении; поскольку так же неожиданно возвращались неведомо когда и непонятно откуда; поскольку к тому же дама обычно появлялась в белом платье — правда, очень простом и скромном, — соседи не признавали ее плебейскую фамилию, и все называли загадочную женщину не иначе как дамой в белом.

Попробуем же приподнять завесу над этой тайной и заглянем в тихий дом.

Окно на улицу распахнуто настежь, так как в Париже очень жарко. За окном — нечто вроде мещанской гостиной. Мебель самая скромная, самая необходимая. По всему видно, что это временное жилище. Посреди комнаты стоит круглый стол. За ним сидят «дама в белом и ее мадемуазель».

Матери нельзя дать больше тридцати лет. У нее — изумительные голубые глаза, белоснежная кожа, отливающие золотом волосы. Она — небольшого роста, но удивительно хорошо сложена. Просто воплощение благородства. Действительно, дама. Неотразимо обаятельная. Легкий налет грусти на тонких и нежных чертах лица только подчеркивает ее привлекательность.

Дочь: точная копия матери в пятнадцать лет. Немного выше ростом. Крепче физически. Застенчивая и в то же время — не из пугливых. В ней чувствуется решительный характер. То же благородство. Чистый и открытый взгляд.

Обе были заняты вышиванием. Но не как проворные мастерицы, зарабатывающие этим на жизнь, а как светские дамы, для которых это — приятное времяпрепровождение. Несмотря на скромную обстановку и еще более скромную одежду, было понятно, что мать и дочь отнюдь не бедны.

Обе молчали, лишь изредка обмениваясь отдельными репликами. По всей видимости, каждая думала о своем, а шитье просто лежало у них на коленях.

Судя по выражению лица матери, ее одолевали грустные, может быть, даже тяжелые мысли.

Дочь-непоседа была чем-то смущена и обеспокоена. И все прислушивалась, вздрагивая при малейшем звуке, доносившемся снаружи. Тогда она грациозно вскакивала с места, бежала к окну и жадно вглядывалась в улицу и площадь. Потом на личике девушки отражалось разочарование, она вздыхала и медленно возвращалась к столу, грустная— грустная.

Мать при этом выходила из глубокой задумчивости, тревожно и нетерпеливо всматриваясь в выразительное лицо дочери. Дама в белом тоже вздыхала, а затем снова впадала в мечтательное оцепенение. Хотя все и так было ясно, иной раз в глазах у матери читался немой вопрос. Тогда девушка отрицательно качала головой. И дама снова бралась за шитье, думая о чем-то своем…