Йоханнес Йенсен - Поход кимвров

А тем временем Толе и Норне-Гест вошли в капище. В дверях им пришлось нагнуться, потом шагнуть с высокого порога глубоко вниз – капище находилось наполовину под землей, и дневной свет проникал в него только через дверь; но на полу горел костер, слабо озарявший середину помещения и оставлявший в тени все углы. Древняя старуха поднялась навстречу пришедшим, вся сгорбленная и скрюченная, но живая, и беззубый рот ее болтал без умолку, по-сорочьи, красные глаза были грязны, и все морщины на лице полны копоти, крошечная голова совершенно облысела, пальцы почернели и потрескались от вечной возни с огнем. Его надо было поддерживать все время – это был священный очаг всего народа, не угасавший круглый год, обновлявшийся лишь на празднествах солнца; заботы о костре, не считая других обязанностей при богослужениях, и лежали на гюдиях.

Их было довольно много; жили они в хижинах внутри частокола и хранили огонь по очереди; были среди них и молодые девушки, и даже совсем девочки, новопосвященные, которые обучались у старых: как закалывать жертвы, гадать по их внутренностям, творить заклинания, варить колдовское зелье и прочему искусству общения с темными силами, что тоже входило в обязанность гюдий. Кто раз попал за частокол, тому уж не было дороги назад: женщины, посвященные служению неземным силам, не могли вернуться в мир земной жизни.

Случалось, что из посвященных юных гюдий вырастали цветущие молодые девушки и слава о их красоте проникала за пределы частокола и разбивала сердца мужской молодежи, которая не могла не сожалеть о том, что такая красота пропадает задаром, якобы во славу неба! Как относились к этому сами девы, никто не знал: частокол строго оберегал тайну, как и их самих. И как бы красивы ни были некоторые из них в молодости, все кончали свою жизнь в заповедной роще такими же старыми ведьмами, как другие гюдии, если вообще доживали до старости.

Гюдии были девами; тайны жизни и смерти в известном смысле оставались для них запечатанными семью печатями; зато в других отношениях старухи набирались жуткого житейского опыта и переставали быть людьми, не обладая, однако, наивностью животных. Из всех живых существ гюдии были самыми жестокими.

Толе приветствовал старуху и обошел с Гестом все святилище; потом он снял с возвышения в глубине капища лежавший там священный обруч из чистого золота, такой тяжелый, что им можно было убить человека, и передал его в руки Гесту – знак большого доверия и почета, ибо никто, кроме верховного жреца, не смел касаться обруча и всякий, дотронувшийся до него, даже нечаянно, искупал свою вину смертью на костре, становился жертвой огня. Прикасаться к обручу разрешалось лишь в особо торжественных случаях, и прикосновение это налагало строгие обязательства: на обруче давались клятвы, которые считались нерушимыми; молодые пары сочетались на всю жизнь, давая друг другу обет верности на обруче. Он изображал солнце, золотой солнечный круг, и прикасавшийся к нему вступал в союз с самим небом, оставаясь верным своему обету. Норне-Гест взвесил обруч на руке и кивнул головой; Толе, положив обруч обратно на место, тоже кивнул.

Перед возвышением стоял огромный жертвенный котел, выкованный из чистого серебра, богато украшенный изображениями, таинственными письменными знаками кимвров, понятными лишь посвященным; теперь он был вычищен и блестел, как новый, но во время больших жертвоприношений, когда верховный жрец с помощью гюдий совершал обряды, необходимые для поддержания мирового порядка, в котле этом дымилась свежая кровь. По его огромным размерам можно было судить, каких хлопот и трудов стоило наполнить его кровью и что это делалось не по пустякам. Ярко и вместе с тем загадочно выступали в окружающем полумраке изображения на его серебряных стенках, отражавших красные блики огня.

На самой верхней ступени возвышения стоял, словно дом в доме, ковчег с дверцей. Толе отворил ее – за нею пребывало само божество.

Старая гюдия, давно ревнивым оком следившая за его движениями, заверещала от страха и зажмурилась. Но он отстранил ее локтем, сунул руку в святая святых и вынул оттуда божество.

Оба они с Гестом о чем-то таинственно совещались, сблизив головы, не тратя лишних слов, но обмениваясь многозначительными кивками головы и выразительно подмигивая друг другу. Сгорбленная старушонка суетилась позади них, бормотала про себя что-то невнятное и сыпала что-то на огонь, как бы в искупление совершенного святотатства. Когда в капище запахло пряным смолистым запахом, она еще сунула в огонь собственный палец и держала его там, пока не запахло горелым мясом, попрыгала кругом по-птичьи и, наконец, разостлалась в прах лицом вниз: она сделала все, что могла!