Но под вечер чайки все-таки призадумались; они привыкли, что плавучие острова держатся между берегами и, летя следом за ними, всегда можно – во всяком случае с высоты полета – видеть оба берега за раз, но эти три острова, как видно, собирались плыть все прямо-прямо от земли туда, где нет никаких берегов. Это было уж слишком смело даже для чаек, и настал час, когда они повернули обратно. В первые дни адмирал почти не раскрывал рта, расхаживая по мостику, хмурый и угрюмый; ничто не могло разгладить морщин на его челе, даже то, что они все-таки вышли в открытое море и плыли, – уж очень вывели его из себя все эти оттяжки и препятствия, чинимые ему до последней минуты.
Следовало бы отплыть еще весною, и все было рассчитано на это; весьма существенно ведь иметь перед собою в запасе целое лето; теперь они пустились в путь, когда лето уже кончилось и начиналась осень, а это много значило для всего плана, для всей жизни. Когда Колумб был молод, план его, уже тогда вполне созревший, встретил всевозможные препятствия; теперь, когда судьба, наконец, дала ему случай попытать счастья, он с непреодолимою горечью сознавал, что это поздновато, – он уже в том возрасте, когда озираются назад. Четырнадцать лет, четырнадцать долгих лет – с двадцативосьмилетнего возрастало сорокадвухлетнего, годы в жизни мужчины наиболее активные,—ушли на то, чтобы добиться снаряжения экспедиции, и теперь только начиналось самое плавание, теперь, когда он уже стал тяжел на подъем и успел поседеть от времени и досады на даром уходящее время! Нетерпение томило его и теперь. Вперед, хоть навстречу смерти, если не чему другому, но вперед, на всех парусах!..
Еще раз, последний раз проходят в его памяти превратности этих четырнадцати лет, он вновь переживает все унижения, и матросы видят, как адмирал все ускоряет и ускоряет шаг, мечется взад и вперед по командорскому мостику, словно лев в клетке; лицо его становится еще краснее, жилы вздуваются на лбу, и люди, думая, что это он гневается на них, опускают глаза и с жаром кидаются на работу. Но адмирал только вспоминает годы в Португалии, потерянные даром годы, оскорбления, тупость людей и подлость их,
–подлость, когда, наконец, они оказываются в состоянии понять личные выгоды: король португальский, за спиной Колумба, отправил корабли в океан по пути, указанному Колумбом, воспользовался его планом, пренебрегши им самим, обокрал его! Да, великие мира сего способны на это! Оттого они и владеют царствами и государствами! Разумеется. Но, поболтавшись в океане сутки-другие, королевские люди захворали морскою болезнью и повернули обратно; они рассказывали потом, что океан слишком огромен, они совсем было замерзли, чуть не потеряли рассудок и еле-еле пришли в себя! Хо! Изворотлива мысль человека, всегда найдет ему оправдание!
Адмирал застывает на месте и, подняв свою львиную голову, обводит корабль рассеянным взглядом поверх всех голов, и команда невольно пригибается под этим взглядом, не смеет поднять глаз выше, чем до середины трапа, ведущего на командорский мостик. Они хорошо знают, что заслуживают некоторого презрения, – не все-то они достойными божьей милости ступили на палубу корабля! И они почти довольны, когда их угощают концом каната, который так и пляшет по их спинам в первые дни; боцманам попадает сверху, и они передают полученное дальше. Если Диего думал, что едет на увеселительную прогулку, то жестоко ошибся; здесь нет места пьяной расслабленности, праздности, разгильдяйству; здесь его сразу берут железной рукой в крепкую муштру. Боцман и штурман, может быть, имеют своё особое мнение насчет всей этой нелепой поездки, но пока корабль в плавании, надо, чтобы он плыл,
–значит, команда, работай во всю! И, еще не достигнув Канарских островов, Диего становится трезвым, послушным, проворным; пальцы рук у него все в смоле от лазанья по вантам, а пальцы ног чисты от частых и обильных душей, которыми он угощает по утрам еще до первого завтрака корабельную палубу.
Каждый пятый матрос на корабле носит имя Диего, если не каждый второй, как жители Испании вообще; это переделка имени святого и апостола Иакова. Диего отвечает своему имени столько же, сколько самое имя в народной переделке отвечает оригиналу: отдаленное сходство, стертое временем; остальное восполняется медным образком св. Яго, который Диего, повесив на шейный шнурок, носит на голой груди. У себя на родине Диего был десперадо, грозой быков, и, как большинство береговых жителей, одинаково пригоден к приключениям на суше, в рядах наемного войска – ландскнехтов или мушкетеров, и на море – как матрос или вооруженный драбант на галере; род оружия и стихия для него безразличны. На этот раз он попал в море наполовину против собственной воли, но так уж складывается иной раз судьба Диего. И в приключениях у него наверное недостатка не будет во время этого невообразимейшего и рискованнейшего плавания, в которое он волей-неволей втянут.
Читать дальше