Йоханнес Йенсен - Христофор Колумб

Сверкающий снежной белизной купол венчает потухший кратер Попокатепетля.

Уже не песнопения в честь Богородицы, а вот какие каннибальские песни, и еще похуже, и на собственном своем языке и на собачьем наречии дикарей, стали распевать команды кораблей, возивших из Вест-Индии в Европу золото, а на Вест-Индские острова негров из Гвинеи, взамен туземного населения, вымиравшего в рудниках. Оба Света, Старый и Новый, начали заражать друг друга своими недугами.

С открытием выхода из Европы в другую часть света, целые полчища, целые народонаселения стремились переплыть океан. В Европе в это время сводили между собою счеты прелаты, монархи и спорщики-богословы; в церкви произошел раскол, и она утратила единодержавную власть над душами, расколовшись на несколько, одинаково нетерпимых, частей; вместо одного бича, теперь стало несколько хлыстов. Монархи ловили момент и прибирали к рукам земли, которые церковь не могла удержать за собой из-за внутренних распрей. На сведение этих счетов ушло два-три столетия. Но простолюдину, который попадал в тиски во всяком случае, получая реформацию без реформ; крестьянину, которого закабалили крепче прежнего после того, как он спалил парочку замков и убрал с дороги двух-трех помещиков, а также обездоленным, выкинутым средними веками на большую дорогу: нищим, солдатам, оставшимся без службы, всякому безработному, но жизнеспособному сброду – им всем ждать было не по карману. Недовольные стремились к морю и зубами хватались за заработок, который могли получить в гаванях от мореплавателей, бросавших золото горстями. Каравеллы отчаливали от берегов, переполненные людьми, еще не составлявшими определенного класса общества, но скоро они должны были стать им.

Это были люди, подобные Родриго из Трианы, тому моряку, который первый увидал землю с «Пинты», но не получил обещанной пожизненной ренты в 10 000 мараведисов [47]; он был обижен и возмущен на всю жизнь этой несправедливостью; деньги достались адмиралу, который первый увидел свет с земли еще накануне вечером, – ого! как будто речь шла о том, чтобы увидать свет, а не землю!.. Но адмирал добился своего, сам решив дело в свою пользу,

– справедливость дороже всего, первый есть первый! Родриго возмущался весь остаток пути, весь обратный путь домой и положительно выходил из себя от негодования, когда они полгода спустя вернулись и поразили Испанию беспримерными новостями.

Адмирала чествовали в Севилье как принца, и он получил приглашение явиться к королевскому двору в Барселоне; бывший чертежник карт пошел в гору, стал дворянином, которым якобы в с е г д а и был, а Родриго, умчавшись в свою Триану, совершал набеги на кабаки, откуда, собственно, и вышел, стучал кулаком по всем столам и угрожал смертью всем бездельникам на свете; на самом же деле он пальцем никого не тронул и, то обливаясь пьяными слезами, то смеясь, качая головой, беседовал со своим стаканом:

– Кто первый, тот первый. Знать всегда сумеет устроиться! А всякий навоз знай свою навозную кучу! Он увидал свет в темноте… не в пузе ли у себя, Мадонна меня побери!

Пьяный, с ножом наготове, шатался Родриго по улицам Севильи, громко разговаривая сам с собой, с иканьем и громким хохотом расчищая себе путь ребром ладони, даром что был совершенно один и сам составлял всю свою свиту. В это время уже разнеслась молва о триумфальной поездке Колумба по всей Испании – шутовской поездке с попугаями и золотыми масками, красильным деревом и бамбуковыми тростями, в сопровождении дюжины бедных дикарей с кольцами в носу. (Недурное впечатление получили эти бедняги от Испании, где все верные христиане сбегались смотреть на них, разинув рот!) А во главе процессии ехал сам Колумб, взгромоздившись на коня, которого, небось, тянули сзади за хвост, чтобы всадник мог справиться с ним! На все эти шутовские почести, сидение Колумба на стульях рядом с королями, на его свежекупленный дворянский герб, на золотую цепь вокруг шеи, на поездки на охоту с самим королем – на все это Родриго плевал! Как на те нечистоты, которыми воспрещается пачкать церковные стены.