Даниил Мордовцев - Замурованная царица

— А! Это ты, Снат? — ласково сказала царица. — Нитокрис?

— Я, мама! Посмотри, что мне подарил великий жрец Аммон-Мерибаст! Какая прелесть!

Это говорила молоденькая, тринадцатилетняя царевна, одна из четырнадцати дочерей Рамзеса III ,хорошенькая Нитокрис, названная так в честь царицы Нитокрис, знаменитой красавицы «с розами на ланитах», которая царствовала за 3000 лет до нашей эры и которой приписывают третью из больших пирамид на «поле мертвых» в Мемфисе.

— Золотой кобчик, — сказала Тиа, рассматривая подарок великого жреца с ласковой улыбкой, — это добрый знак, дитя мое.

— Да, мама, от святого отца — все доброе, — серьезно сказала юная дочь фараона.

— Это правда, милая Нитокрис, но кобчик от служителя бога Аммона — это знамение.

— Какое же, милая мама?

— А такое, плутовка, что ты скоро, подобно этому кобчику, улетишь от нас.

— Как, мама? Куда я улечу? — недоумевала хорошенькая Нитокрис.

— А разве ты не знаешь, какой удел предназначен всякой женщине матерью богов, великою Сохет, супругою Пта?

— Не знаю, мама.

— Быть сосудом на жертвеннике божества, дающего жизнь, творящего, созидающего.

Юная дочь фараона все еще не понимала намеков матери.

— Тебе уже тринадцать лет, — продолжала Тиа, — а я тринадцати лет была уже матерью Пентаура.

— Ах, мама! Я не хочу замуж! — вспыхнула Нитокрис. Но в это время вошел евнух царицы и поклонился до земли.

— Ты что, Сагарта? — спросила Тиа.

— Господин женских палат Бокакамон желает лицезреть твою ясность, — отвечал евнух.

— Пусть войдет Бокакамон, — сказала царица. Евнух почтительно удалился.

— Поди и ты к себе, милая Ниток рис, — сказала Тиа дочери, — мне нужно поговорить с Бокакамоном о делах дома нашего.

Нитокрис горячо поцеловала мать.

— А все-таки я не улечу от тебя, как не может улететь этот золотой кобчик, — сказала она, уходя из помещения царицы.

В это время вошел тот, о ком докладывал евнух. Это был мужчина лет шестидесяти, бодрый и прямой, как юноша, с седыми волосами и совсем черными бровями. На смуглой шее его была золотая цепь с тремя рубиновыми пчелами на ней, подарок предместника Рамзеса III, фараона Сетнахта. Бокакамон, так звали вошедшего вельможу, был начальником женских палат фараона, «недремлющим оком» царя, «стражем сада наслаждений» своего повелителя.

— Великая Сохет да хранит вечно красоту твоей ясности, рассыпая розы на твои ланиты, — высокопарно приветствовал свою госпожу Бокакамон, подобострастно кланяясь и прижимая черную и жилистую руку к сердцу.

— Пусть Горус из светового круга вечно освещает твои прекрасные седины, — с тою же напыщенною любезностью отвечала царица. — Сядь на место свое.

Бокакамон сел против Тии и молчал из уважения к своей повелительнице. Жена фараона огляделась кругом.

— Ты знаешь, что объявлен поход против презренной страны Либу (Ливия)? — сказала она тихо.

— Знаю, царица: презренные либу под начальством царей своих, Цамара и Цаутмара, — да поразит бог Монту дерзких своим огненным мечом — наступают на границы Египта, и великий Рамзес — да хранит его великий Ра! — хочет поразить их своим гневом.

— А знаешь, кого он назначил военачальниками?

— Это ведомо, великая царица, на всех стогнах стовратных Фив.

— А Пентаур, мой первенец? Он оскорблен публично!… Я оскорблена в его лице! — со страстным жестом прошептала Тиа. — И ты, мой верный Бокакамон, я знаю, давно носишь скорпиона в своем сердце — ты оскорблен раньше меня: это ведомо же только Фивам, но всему Египту.

Как ни было смугло лицо Бокакамона, но и оно заметно покрылось бледностью.

— Да, скорпион тут, в сердце, — прижал он руку к груди. Тиа придвинула к нему ближе свое легкое из красного дерева седалище, окованное золотом, и положила руку на плечо Бокакамона. От этого прикосновения он весь вздрогнул.

— Ты знаешь, я всегда была к тебе благосклонна, — чуть слышным шепотом начала Тиа, — но моя рука никогда не касалась твоего плеча… Теперь моя рука на тебе… Я знаю твое сердце… Твои глаза давно мне это сказали… Если ты поможешь мне в задуманном мною, тогда… ты положишь руки на мои плечи… Я…

Как ни был выдержан в притворстве этот старый царедворец фараонов, но и он растерялся от такой неожиданности. Он не знал, что делалось в сердце Тии. Он знал одно, что в ней оскорблена царица-мать. Но он не знал, что сердце женщины сложнее и неуловимее сердца мужчины. Если бы он мог теперь проникнуть в сердце Тии, то увидел бы, что вместо скорпиона там сидит и жалит больнее, чем сто скорпионов, хорошенькое личико с типом хеттеянки… Этот скорпион — Изе, ласкательное слово от Изиды, юная дочь хеттеянского царя, семитка с дальнего востока. Эта со светло-каштановыми волосами Изида, годная во внучки фараону, вытеснила Тиу из его сердца. Он брал теперь ее с собою в поход — эту юную семитку — вместе с тремя старшими дочерьми (что было тогда в обычае) [4], а старшего сына оставлял в Фивах, словно слабую женщину. Она, Тиа, очень хорошо понимала, почему фараон не брал с собой Пентаур а: эта светло-каштановая Изида чаще и охотнее засматривалась на сына, чем на отца.