Даниил Мордовцев - Замурованная царица

— Понимаю, дедушка, — отвечала Хену, гордая сознанием, что ей доверят какую-то тайну.

Наступил, наконец, ожидаемый вечер. Солнце, безжалостно накалявшее в течение дня и гранитные колонны храмов, и головы молчаливых сфинксов, и глиняные хижины бедняков, нижним краем своего огненного диска коснулось обожженного темени высшей точки Ливийского хребта, когда в воздухе пронесся резкий крик орла, спешившего в родные горы, и вывел из задумчивости старого Пенхи.

— Пора, дитя мое, — сказал он внучке. — Скоро на небе покажется то, чего мы ждем.

Они пошли по направлению к гигантским статуям Аменхотепа, которые отбросили от себя еще более гигантские тени до самого Нила и далее. Скоро солнце выбросило из-за гор последний багровый свет в виде рассеянного снопа лучей, и над Фивами легла вечерняя мгла. В то же мгновение на небе, над Ливийскими горами, блеснул золотой серп нарождающегося месяца. Он так отчетливо вырезался над бледнеющим закатом, что, казалось, висел в воздухе над самыми горами пустынной Ливии. В воздухе зареяли летучие мыши.

Улицы и площади города, за несколько минут столь шумные, быстро начали пустеть, потому что около тропиков ночь наступала почти моментально, и движение по неосвещенному городу являлось более чем неудобным.

Но вот и пилоны храма богини Сохет.

— Где начало вечности? — спросил чей-то голос наших спутников.

— Там, где ее конец, — отвечал Пенхи.

Это был условленный лозунг. От одного из пилонов отделилась темная фигура.

— Следуйте за мной — богиня ждет, — сказал тот, кто стоял у пилона.

— Верховный жрец богини, святой отец Ири, — пробормотал Пенхи в смущении.

— Я его младший сын и посланец.

Они все трое вошли во внутренний двор храма. Хену испуганно схватила старика за руку.

— Богиня глядит, — прошептала она.

Действительно, из мрака тропической ночи выступала, отливая фосфорическим синеватым светом, львиная голова странного божества. Голова в самом деле глядела живыми львиными глазами. Пенхи невольно упал на колени: он еще никогда не видел ночью богиню Сохет. Пенхи суеверно молился страшному божеству. Хену стояла с ним рядом и дрожала.

— Божество милостиво: только чистому существу оно открывает свой светлый лик, — сказал тот, который называл себя младшим сыном верховного жреца Ири. — Встань, непорочное дитя, иди за мною.

— Я с дедушкой, — робко проговорила Хену.

— Конечно, с дедушкой. Идите, верховный отец наш ждет Пенхи и его внучку Хену.

Все трое пошли направо, где находилось помещение верховного жреца. Оно было ярко освещено массивными восковыми свечами в высоких канделябрах. На небольшом бронзовом треножнике курилось легкое благовоние.

Верховный жрец встретил пришедших ласково.

— Какое прелестное дитя! — сказал он, подходя к Хену. — Как тебя зовут, маленькая красавица? — ласково спросил он, гладя курчавую головку девочки.

— Хену, — отвечала она, нисколько не сробев: старый толстяк показался ей таким добродушным дедушкой.

— А сколько тебе лет?

— Двенадцатый, а потом пойдет тринадцатый.

— Ого, как торопится расти, — рассмеялся жрец, — это пока, до семнадцати лет, а там начнет расти назад и убавлять свои года. А есть у тебя мать?

— Нет, мама умерла: она там, в городе мертвых, — печально отвечала Хену.

— А отец? — Девочка молчала; за нее ответил дед.

— Он давно в плену, святой отец, его взяли финикияне в морской битве при устьях Нила, у Просописа, и продали в рабство в Троиду.

— В Троиду! О, далеко это, далеко, на дальнем севере, — проговорил старый жрец. — Я знаю их город Трою; я был там давно с поручениями от великого фараона Сетнахта, и царь Приам принял меня милостиво. Я там долго пробыл и старика Анхиза знал, и Гекубу… А теперь, слышно, Трою разрушили кекропиды из-за какой-то женщины. О, женщины, женщины! [7]

Старик разболтался было, но скоро опомнился: ведь он верховный жрец, и притом богини-женщины…

— Бедный Приам! — сказал он как бы про себя. — Сын мой, — обратился он к младшему жрецу, приведшему к нему Пенхи с внучкой, — поди, приготовь в святилище богини.

Младший жрец вышел. Ири также удалился в соседнюю комнату, чтобы надеть на себя священную цепь и мантию.

Хену, оставшись одна с дедом, с жадным любопытством и боязнью осматривала помещение верховного жреца. Изображения божеств внушали ей суеверный страх, зато опахала из страусовых перьев, украшенные золотом и драгоценными камнями, приводили ее в восторг.