Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех cвятых. Цикламор

Анн стал замкнутым, скрытным. Безрассудно и несправедливо злился на весь белый свет. На Изидора – в первую очередь. Упрекнуть оруженосца за то, что он прекратил страдания Стеллы, Анн не мог, но и с собой ему не удавалось сладить: снова и снова он видел перед собой, как Изидор вонзает кинжал в шею волшебной, белоснежной лошади, и та истекает кровью. Отныне и, быть может, навсегда Изидор Ланфан стал неотделим от этого образа.

Злился мальчик и на Франсуа. Забывая о том, что тот говорил по поводу опасности, которую представляла бы строптивая Стелла в бою, Анн считал прадеда человеком циничным и бессердечным.

Примерно в то же время он попросил брата Тифания обучить его греческому. Однако молодой монах, немного смутившись, признался, что не знает этого языка. И с тех пор Анну, полагавшему – может, и справедливо, – что он владеет латынью уже лучше, нежели его учитель, стало казаться, будто он только теряет время с подобным наставником.

Однако несправедливее и суровее всего он обходился с Безотрадным. Когда Анну разрешали вволю поездить верхом, он чаще всего отправлялся к Мон-Сен-Мишелю. И по пути нарочно искал препятствия – изгороди, пни, поваленные деревья, скалы, – принуждая своего коня к упражнению, оказавшемуся роковым для Стеллы. Эти злые выходки, по счастью, не только не угробили жеребца, но даже привели к счастливому открытию. Анн вдруг обнаружил, что Безотрадный просто обожает прыгать. И вкладывает в свои прыжки столько же мощи, сколько и легкости.

Шло время… Анну исполнилось тринадцать, и он подрос еще больше. Поражение при Вернее отнюдь не обернулось для страны катастрофой, как того опасались. Франция не пала; соотношение сил между войсками англичан и дофина опять выровнялось, и война все тянулась, превратившись в своего рода рутину. Наступил Троицын день 1425 года, который потряс Анна не меньше, чем памятное Богоявление.

Во время службы в часовне Анн горячо молился. Троицын день, праздник Святого Духа, был для него, быть может, самым важным из всех, поскольку именно Духу Святому он отдавал предпочтение, ставя эту ипостась Троицы даже выше Бога-Отца или Иисуса. Он закрыл глаза и произнес вполголоса, со всем пылом души:

– Дух Святой, просвети меня!

Когда он снова взглянул на алтарь, увиденное вдруг поразило его. Черная ряса брата Тифания составляла удивительный контраст с кровавыми тонами витража, видневшегося позади… Красное и черное, священник и воин! Внезапно Анну показалось, что у герба его рода совсем другое значение, нежели то, о котором поведал ему прадед. Надо непременно поговорить с ним, даже если Анн рискует показаться самонадеянным! После богослужения он наберется мужества и сделает это…

Как и на всякий большой праздник, в парадном зале замка Вивре был устроен пир. Анн, конечно, сидел рядом с Франсуа. Он решительно повернулся к нему.

– Монсеньор, простите мою дерзость, но я думаю, что сам Дух Святой внушил мне эту мысль. Герб нашего рода не может быть просто игрой слов.

– Что ты хочешь этим сказать?

– То обстоятельство, что в нем соединено красное и черное, мне представляется гораздо более глубоким…

Франсуа остолбенел. Сам-то он никогда не ставил под сомнение историю про пасти и песок в пустыне. И только его брат Жан, богослов, великий ум, много лет спустя открыл ему, что существует и другое истолкование, до которого он додумался… Решительно, Анн – существо незаурядное! Однако отзывы Изидора о своем воспитаннике уже давно вызывали у Франсуа серьезное беспокойство. Если он хочет образумить мальчишку, то сейчас – самое время.

– Верно. Согласно другой традиции, история с охотой на львов – выдумка, и только те, кто ставит под сомнение первую версию, имеют право услышать вторую…

Глаза подростка сверкнули гордостью. Он впился взглядом в лицо прадеда, чтобы не упустить ни слова. А тот обронил, не повышая голоса:

– Кроме глупцов…

– Глупцов?

Это было так неожиданно, что Анн застыл с раскрытым ртом. Прадед продолжил, чуть громче:

– Можно быть одновременно и умным, и глупым: ты этому живой пример! Жаль только, что Святой Дух не до конца просветил тебя. Стоило бы открыть тебе всю нелепость твоего поведения!

Анн де Вивре был сражен и тем больше уязвлен, что разговоры за столом внезапно смолкли.

– Монсеньор…

– Что ты ставишь в вину Изидору? Желая вышколить Стеллу, он думал только о твоей жизни. С такой лошадью ты бы погиб в первом же бою! Что ты ставишь в вину брату Тифанию? Что он не знает греческого? Для тебя, выходит, все, кто не знает греческого, достойны презрения?.. Взгляни-ка на меня, Анн: я тоже не знаю греческого. Ты и меня презираешь?