Борис Соколов - Первая встречная

Ночью Марков внезапно проснулся. Неясная тревога толкнулась в грудь, сжала сердце. Он открыл глаза, и, еще не понимая причины, осмотрелся. В большом трехстворчатом окне, на фоне начинавшего светлеть неба, смутно вырисовывалась блестевшая от прошедшего дождя темная крыша дома на противоположной стороне переулка. Ветви большого раскидистого дерева, как длинные человеческие руки, раскачиваясь, тянулись к окну. Правее, в верхнем окне, желтел огонек. Непонятная взволнованность не оставляла Сергея. Он прислушался, но кругом стояла тишина. Было так тихо, что он слышал звон в ушах и четкие удары сердца. Привычным движением протянул руку к ночному столику, нашел портсигар, размял папиросу, закурил. Неяркий, колеблющейся огонек осветил знакомые очертания комнаты – белую дверь, угол шкафа, полки с книгами. Сергей глубоко затянулся, повернул голову к большому портрету в простой раме над диваном и сразу понял причину тревоги. Ему была видна полуожнаженная, с ниточкой жемчуга шея, резко очерченый подбородок и тонкие, недобрые губы. Огонек папиросы погас и спрятал лицо женщины, но он и в темноте помнил широкий лоб, блестящие черные затянутые волосы с пробором посредине и косой разрез настороженных глаз…

…Рядом кто-то всхлипнул. Марков поднял голову и взглянул в полутьму. На другом конце скамейки ссутулилась фигура женщины. Сжавшись в комочек, она плакала, по-детски шмыгая носом. Мелкой дрожью ходили ее плечи. «Как она здесь очутилась? Неужели вздремнул и не заметил, что она села?»

Сергей пришел в парк, чтобы отдохнуть от тяжелого напряженного дня, забыть обиду. Еще бы!.. Он был уверен, что вопрос об отпуске решен. Сегодня должен был пройти курортную комиссию и через несколько дней, мягко покачиваясь в вагоне поезда «Москва – Сухуми», приближаться к морю. А там месяц отдыха – двадцать четыре бездумных дня, теплый песок, прогулки по горным тропам, неторопливые беседы по вечерам на веранде санатория… Солнце, горы! И постоянное приподнятое состояние взволнованности от лежащего рядом моря. Огромного, синего и удивительно спокойного, меняющего свои цвета от мутно-зеленого и нежно-голубого до черного. Черного моря!.. Утром, когда он собрался в поликлинику, его вызвал начальник отдела, которого за глаза звали «стариком», и объявил, что отпуск откладывается. Заметив расстроенное лицо Маркова, «старик» покрутил в руках карандаш и, глядя в глаза, утешающе сказал:

– Ничего, поедешь в октябре! Осенью там еще лучше!

«Да, лучше, – с обидой подумал Сергей. – Тебе хорошо, для тебя лучше Малаховки нет ничего».

Значит, надо было ждать еще три месяца, дышать раскаленным асфальтом, задыхаться, не спать по ночам. Нет, нет, Сергей имел основание чувствовать себя усталым и обиженным…

Женщина громко вздохнула и всхлипнула.

«Э, здесь горе посильнее моего!» Жалость шевельнулась в сердце Маркова, и он снова взглянул на свою соседку. Прижавшись головой к коленям, она продолжала плакать, видимо, не замечая постороннего. Сергей подвинулся к ней и, наклонясь, участливо спросил:

– Почему вы плачете? Случилось что?

Женщина не ответила, заплакала еще сильней.

– Не надо, успокойтесь! Что с вами? – продолжал говорить Марков и слегка тронул женщину за руку, но она, не поднимая головы, дернула плечом.

Сергей уже пожалел – «еще вообразит, что пристаю», – и хотел вернуться на свое место. Но женщина подняла голову и взглянула на него. Смуглое, с крупными чертами лицо было некрасиво, но чем-то привлекало к себе. Легкая пушистая косынка сползла с головы, открыв черные, блестящие, туго затянутые волосы с пробором посередине. Узкие, чуть косые глаза смотрели открыто и внимательно.

– Вы так громко плакали, что…

– … Что вы решили проявить внимание и заботу? – чуть иронически, но не враждебно, перебила женщина.

«Острая! – подумал Сергей. – И поделом мне! Не лезь в чужие дела!»

– Простите, если это вас обидело, – отодвигаясь, пробормотал он.

– Нет, это вы простите меня, – порывисто ответила женщина, – я не права!.. Мне показалось, что… – она замялась, – теперь я вижу, что ошиблась… – И после недолгого раздумья продолжала: – Мне было очень грустно. Не смейтесь, пожалуйста! Неужели не бывает вам тоскливо?

– Нет, почему же!