Бернард Корнуэлл - Выкуп Шарпа

— Готовить она умеет.

Он произнес это самым одобрительным тоном.

— Гусятина вредна для нервной системы, — затянул свое адвокат. — Слишком сочная, слишком жирная. Она еще хуже, чем все остальное мясо.

Он почти разобрался со счетами Шарпа, и никак не мог понять, почему ни в одной из колонок нет и следа украденного золота. Может, решил он, англичанин держал свою добычу в секрете?

— Я бы и еще одного гуся запросто осилил, — пробурчал Шаллон и взглянул на адвоката. — Так что будет с бабенкой, когда ее англичанин вернется?

Тот провел пальцем по горлу.

— Как ни печально, это наилучший выход, — сказал он. — Я презираю насилие, но если оставить их в живых, они сообщат жандармам. А завещание майора Дюко — не то, чтобы совсем законное. Вдруг правительству захочется заполучить это золото? Нет, нам надо, чтобы и майор Шарп, и женщина замолчали раз и навсегда.

— Но раз она все равно должна умереть, — подхватил Шаллон, — какая разница, когда? И что с ней станется до этого?

Лорсэ нахмурился:

— Ваше предложение звучит омерзительно.

Шаллон рассмеялся:

— Это уж как вам угодно, мэтр, но у меня к этой бабенке есть незаконченное дельце.

Он встал и оттолкнул стул.

— Сержант! — крикнул Лорсэ, и увидел, что на него наставлено черное отверстие пистолета.

— Ты бы поостерегся, законник, — сказал сержант. — Ты навел нас на золото и пообещал хорошо заплатить, но кто нам помешает забрать все?

Лорсэ промолчал. Шаллон спрятал пистолет, улыбнулся и вышел из комнаты. Его башмаки громко простучали по деревянным ступеням. Он увидел, что из комнаты в дальнем конце коридора пробивается свет, и толкнув дверь, обнаружил, что Люсиль и Мари склонились над ребенком, которого они укладывали в колыбель в ногах кровати.

— Ты, — Шаллон ткнул пальцем в Мари, — ступай-ка вниз!

— Нет, месье! — ответила Мари и ахнула, когда сержант схватил ее за платье, грубо потянул к двери и выставил в коридор.

— Ступай вниз! — ощерился он, потом захлопнул дверь и повернулся к Люсиль.

— Мадам, — сказал он, — вас ожидает райское блаженство.

Но прежде, чем он успел пошевелиться, в коридоре раздались торопливые шаги, и в спальню ворвался человек, которого оставили на карауле. На его шинели лежал не успевший растаять снег, а на лице была написана тревога.

— Сержант!

— В чем дело?

— Люди! Толпы людей! И все идут сюда!

Шаллон выругался и вслед за часовым бросился к башне. Они пробежали по двору, покрытому толстым слоем снега, потом через главные ворота поднялись на лестницу, и через крышку люка проникли в старый бастион, который охранял главный мост через ров. Стоя на стене бастиона, Шаллон увидел, что по склону к замку медленно приближаются люди.

— Что за чертовщина? — спросил он, потому что во главе толпы шел священник в полном облачении, а рядом с ним закутанный в плащ человек тащил на высоком шесте серебряное распятие. Священник даже не попытался перейти мост и приблизиться к воротам. Вместо этого он принялся расставлять прихожан на дороге, которая упиралась в перекинутый через ров мост.

— Стой на месте! — распорядился Шаллон, и вернулся на кухню. Он оторвал Лорсэ от счетов и притащил его в гостиную, откуда они оба могли наблюдать и священника, и его паству прямо за рвом.

— Что они делают?

— Черт его знает! — ответил Шаллон. Он все еще сжимал винтовку Шарпа, но что он мог предпринять? Пристрелить священника?

— Они что, петь собираются? — не веря своим глазам спросил адвокат, потому что священник повернулся к пастве, поднял руки, а потом опустил их. И все запели.

Стоя под падающим снегом, они пели рождественские гимны. Старинные гимны дивной красоты, о ребенке и звезде, о яслях и пастухах, о непорочном зачатии, и об ангельских крыльях, слетающихся в ночное небо над Вифлеемом. Они пели о волхвах и дарах, о мире на земле и о благоволении в человецех. Они пели с таким жаром, как будто хотели силой голоса разогнать ледяной холод постепенно меркнущего дня.

— Еще немного, — сказала Люсиль, выходя из спальни, — и они захотят войти, а я должна буду устроить им угощение.

— Мы не можем их впустить, — сорвался Лорсэ.

— И как вы собираетесь им помешать? — спросила Люсиль, складывая одежду Патрика на стол в гостиной. — Они знают, раз в окнах горит свет, в доме кто-то есть.

— Велите им уйти, мадам, — наставила Лорсэ.

— Уйти? — переспросила Люсиль, широко открывая глаза. — Как я могу велеть уйти собственным соседям, которые пришли ко мне на Рождество славить Господа? Нет, месье, я никогда так не поступлю.