Виктор Тихомиров - Чапаев-Чапаев

Тут же в дверь ворвались обе соседки, с обувной коробкой наперевес, едва не опрокинув понуро выходящую женщину.

— Стелла, глянь что тут, — протянула врачу коробку соседка, не выпуская изо рта беломорину.

— Ты бы хоть у меня не дымила, — поморщилась Стелла Исааковна, пристально рассматривая извлеченные трусы, растягивая их на пальцах и пробуя прочность шва.

— Ну, что я могу сказать, — многозначительно произнесла она наконец, — Это вашего мужчину блядь какая-то взяла и пристрочила. Дело известное.

— Ну, что я говорила!? — воскликнула соседка, энергично гася окурок в прозрачном блюдце на столе, — именно!

— А что делать-то теперь мне? — воскликнула жалобно Зина, сделав такое же точно лицо, как предыдущая пациентка, и закрывая одновременно платком нос, в ожидание протечки.

— Надо звонить в Москву! — отрубила Стелла Исааковна под согласные кивки курящей подруги.

Тем временем, в коридоре у круглого столика, заваленного популярными медицинскими брошюрами, под светящимся лакированным ящиком с устрашающими картинками, сидела предыдущая пациентка и, не тратя времени, заполняла коричневую тетрадь. Перо ее самопишущей ручки щелкало, брызгалось чернилами и прорывало бумагу. Из под него выходило:

«Ненавижу тебя, Федька, гада, сволоча и кобеля проклятого! Ножом отрежу тебе все твои яйца, и стерву эту, змею подколодную в ступе истолку, гадюку! Покажитесь мне только на глаза! Гад ты, кобелина проклятый! Гад! Гад! Гад!..»

Тут из кабинета выскочили обе взволнованные соседки и стремительно двинулись к выходу. За ними тянулся шлейф нечленораздельных звуков и обрывочных слов: «-…а ты как думала?! …жизнь зависит! Буквально все поставлено на карту!» и прочее. И в приоткрытую дверь, вдогонку неслось: «-Шлите почтой! Не тяните резину!».

Раненное сердце первой потерпевшей пациентки так и рванулось вслед за подругами, тонко почувствовав, что их и может еще тысячи таких же, объединяет одно общее горе.

…

Когда врач-психотерапевт Стелла Исааковна Кальменс рубанула, что, мол, надо звонить в Москву, она конечно имела в виду свою хорошую знакомую Ольгу Толстецкую, у которой был непререкаемый авторитет, экстрасенса и даже мага по особо сложным случаям супружеской неверности. Ольга никогда не ошибалась в суждениях и поступках, имела за плечами несколько браков, один удачнее другого, так что даже все бывшие мужья ее, заодно с настоящим, «действующим», как она выражалась, усаживались шеренгой за столом, когда случались семейные праздники и смотрели ей всегда преданно в рот, чтоб не пропустить ни единого слова. Нечего и говорить, что каждый из них всегда готов был выполнить любое ее поручение. По отношению друг к другу они старательно сохраняли аристократическую предупредительность. Одна была странность, вернее, особенность — все они были из военных.

Именно ей следовало отослать застроченные трусы, поскольку одного диагноза было мало. Ольга ведь прорицала как будущее, так и прошлое. И даже самой Стелле она как-то заявила в бане, когда кончала тереть ей мочалкой обширную спину, что та не первую жизнь живет, но теперь — в другом теле. Предыдущий же раз, она, мол, была революционеркой и погибла в водах.

— Может быть я была женщиной-комиссаром на флоте? — заинтересовалась Стелла, намедни слушавшая радиопостановку «Оптимистической трагедии».

— Да нет, не на флоте, — задумчиво возразила Ольга, созерцая стекающую между лопаток подруги мыльную пену, — это была река…

…

К кому ж и было идти, как не к ней, когда требовалось срочно решать, что делать?

— Какой разговор, Стела! — перекрикивала шум в телефонной трубке женщина-экстрасенс, — присылайте мне эту вещь немедленно, я все сделаю, что смогу.

Так и поступили дружные соседки, движимые бескорыстным чувством справедливости, потому что уверены были — именно на ней держится мир. А если дать мужикам волю, то вскоре вместо справедливости, наступит такой хаос и беззаконие, в которых одним лишь блядям и будет вольготная жизнь. А порядочным женщинам останется только сидеть на бобах.

Подруги добавили в упомянутую обувную коробку с трусами две плитки шоколада, с картиной Шишкина на обертке и отнесли посылку в почтовое отделение. Там коробка, в ловких руках служащих, обернулась холстом, украсилась надписью: «Москва и т. д.» и начала свое путешествие, движимая резиновой конвеерной лентой. Вскоре она скрылась с глаз.

В это самое время, в непосредственной близи от Полюса, несколько друзей-полярников принялись пить чай с московскими баранками. Это был самый долгожданный момент после тяжелого рабочего дня. Чайник разогревался на керосинке и уж начал пошумливать, и завхоз Мокий Парфеныч выдал каждому по алюминиевой кружке и по семь с половиной баранок, сделанных кажется из камня. Еще Парфеныч отпустил всем по куску колотого сахара, который он был мастак колоть хлебным ножом на равные по весу части, как вдруг все смешалось.