Морган Лливелин - Дочь Голубых гор

– Провезите его по всем домам, – велела она. – И пусть каждая семья соберется вокруг его тела и разопьет с ним прощальную чару. И я хочу, чтобы его оплакали.

– Оплакали? Переход духа в иной мир?

– Да, оплакали. Если мужчины не могут плакать, пусть плачут женщины, но я хочу, чтобы они рыдали и рвали на себе волосы, прощаясь со скифом Дасадасом.

Удивительно, с какой готовностью люди поспешили выполнить ее приказание. Но она не хотела пользоваться их услужливостью. Она помнила, как Цайгас и Миткеж злоупотребляли своей властью, заботясь прежде всего о своем благе, а не о благе племени.

В этом мире или в следующем они будут наказаны за свою алчность. По крайней мере это служило ей утешением. Она знала это твердо. С такой же твердостью она знала и многое другое; с тех пор как она облачилась в мантию главного жреца, на нее снизошел наконец мир. Она больше не задавала вопросов; ее прежнее безрассудство отпылало. Ей предстояло познать очень многое, но теперь она терпеливо слушала и училась. И как ей было обещано, она смогла увидеть общий узор жизни. Смогла увидеть, как он изменяется, к худшему или лучшему, и понять, какова ее роль в этих переменах.

Она перестала бороться, ибо теперь ей не с чем было бороться – разве что с одиночеством по ночам, ибо некому было разделить с ней ложе. Она была не гутуитерой, а главной жрицей, и при желании имела право избрать какого-нибудь мужчину, который согревал бы ее ложе и тело. Но у нее не было такого желания. К ней часто заглядывал Гоиббан, приносил ей небольшие подарки; чтобы не обижать его, она принимала эти подарки, затем откладывала в сторону и никогда больше на них не смотрела.

Однако, кроме Гоиббана, к ней никто больше не приходил.

Кобыл случили с жеребцами, и Уиска предсказала, что они все благополучно дадут приплод. Селяне оживленно разговаривали об этом приплоде, который должны были принести не только фракийские кобылы, но и тягловые пони, скрещенные с обоими жеребцами. Эпона каждый день одна выезжала на своем жеребце; разъезжая по окрестным дорогам, она непрестанно думала о чем-то своем.

Солнечное время года затопило горы ясным, белым светом, который затем сменился рассеянным золотым сиянием, что знаменовало приближение празднества Великого Огня.

Однажды, когда Эпона возвращалась с конной прогулки, ее встретил в воротах Гоиббан. Кузнец протянул ей свой последний подарок, филигранную золотую диадему, украшенную голубыми камнями, которые он выменял у иллирийцев на большое количество изделий из звездного металла.

Эпона спешилась и благосклонно приняла диадему, хотя ее глаза и не задержались на ней, как надеялся Гоиббан.

– Ты очень щедр, – сказала она, отворачивая взгляд. И вдруг она замерла. Ее сердце наполнилось надеждой.

Она подняла голову, и ее глаза засверкали с такой яростью, что Гоиббану было больно на них смотреть. Так же больно, как если бы он глядел на восход солнца над солнечными горами. Но ее взгляд был устремлен не на него, на начинавшуюся за частоколом дорогу; по напряженному выражению ее лица можно было понять, что она внимательно прислушивается. Она слегка наклонила голову, и на ее губах заиграла улыбка.

Спускаясь с перевала, к селению направлялся одинокий всадник.

Кельты еще за семь веков до н. э. научились использовать лошадей для верховой езды и для того, чтобы их запрягать в боевые колесницы, что придавало кельтам небывалую мобильность; это оказало такое же стимулирующее действие, как изобретение двигателя внутреннего сгорания уже в нашу эпоху. Обладая неистощимой энергией, вооруженные лучшим по тем временам железным оружием, они покинули свои родные края и вихрем пронеслись по Европе.

Действие этого романа разворачивается в Австрийских Альпах, в теперешнем Хальштадте, где при раскопках было найдено большое количество предметов, относящихся к ранней культуре кельтов. Кельты никогда не составляли единой нации, в истинном понимании этого слова; это была свободная конфедерация племен, живших в горах и богатых речных долинах древней Европы; они развивали свою уникальную культуру во времена падения Трои и начала расцвета Афин. Хотя они и жили в бронзовом веке, уже ярко занималась заря железного века.

Через столетие после того, как кельты сели на пригнанных с востока лошадей и овладели обработкой железа, уже с полной определенностью вырисовывался прототип кельтского воина. Воин и поэт, охотник за головами и предприимчивый искатель приключений, бесстрашный, страстный и гордый кельт вынырнул из доисторической полутьмы, чтобы заложить значительную часть основания современной Европы. Овладение верховой ездой пробудило в ранней протокельтской натуре, видимо, дремавшие до тех пор качества: огненный темперамент, любовь к приключениям, идеализм, свойственный тому, чья звезда всегда висит над самым горизонтом.