Андрэ Арманди: Тайны острова Пасхи

― Я получал видимость любви, увеличивая за это плату!

― Гнусная пародия!

― Мне было ее достаточно. Я мог усиливать ее по моему желанию и деньгами регулировать степени восторга и проявлений его... А вот вы, молодой, красивый, любимый, познали только женское эгоистическое наслаждение!

― Вы могли их взять, но они вам не отдались. Восторг их был только гримасой, и они вытирали губы простыней после прикосновения ваших губ.

― А кто вам докажет, что это именно вас они целовали, целуя вас в губы? Могли ли вы проследить их блуждающую мысль в то время как глаза их уходили внутрь самих себя?

Он мучает меня. Под его словами все мое мужество тает и вытекает из меня, как иссякающий источник. Я бросаю ему полными пригоршнями все мои разочарования, все обманутые иллюзии, а он издевается. Все мои сентиментальные аргументы отскакивают от его сухого цинизма, точно пробковые пули от старого заскорузлого пергамента. Сердце мое ― тяжелая ноша, которая душит меня и разрывается во мне; его сердце ― орган из мускулов и пустот, который, ритмически сжимаясь, питает артерии, и ничего больше.

Но вот мои растерзанные нервы не выдерживают, и я рыдаю. Он замолчал. В то мгновение, когда я спрятал мое подергивающееся лицо в складки рукава, мне показалось ― или это привиделось мне? ― будто я чувствую, как рука его тихо гладит мой лоб и смягченный голос шепчет: «Бедный малый!» Я приподнял залитые слезами глаза: он сидел все там же, на прежнем месте, и горькая складка не покинула его рта.

― Давайте кончать. Или вы пришли, чтобы сделать мой уход более болезненным? Чего вы от меня хотите?

― Избавить вас от непоправимой глупости, ― во-первых. Затем ― предложить вам сделку.

― Не от вас зависело, чтобы глупость, если это глупость, не была совершена.

― Верно! Я не думал, что вы уже настолько созрели... чтобы сделать ее. Но она не сделана, и это главное. Не все ли вам равно, кому вы этим обязаны.

― Обратимся к вашей сделке.

― Чего не хватает вам для счастья?

― Любви!

В его гримасе бесконечное презрение:

― Я плохо поставил вопрос: чего не хватает вам, чтобы добиться любви? У вас лицо, которое они любят, и ваша сентиментальность, впрочем, легко излечимая ― бром, валерьян, физические упражнения, увлекательные умственные занятия, ― должна вам подсказывать в нужные моменты слова, заставляющие трепетать женские нервы. В чем же дело?

Я раздумывал.

― Я беден.

― Хе, хе! Разве и вы тоже собирались покупать их?

― Это было бы для меня отвратительно. Нет! Но в наше печальное время надо иметь хоть минимум дохода, чтобы сохранить любовь. Ну а у меня нет на завтра даже куска хлеба.

― А эта роскошь, эти драгоценности, эти цветы?

― Я не хочу скатываться вниз.

― Вот мы и договорились.

Гном поднялся и стал шагать по комнате. Казалось, что шарниры его составных ног двигаются в обратную сторону. Когда он проходит перед лампою, то лучи ее, преломляясь в пушке его лысины, образуют над его черепом что-то вроде блуждающих огоньков. Стекла его очков блистают краткими молниями, и глаза его от времени до времени вонзаются в мои:

― Вы очень хотите исчезнуть?

― С меня довольно!

― Что же вы надеетесь получить по ту сторону жизни? В Бога вы не верите, раз вы убиваете себя. Измерили ли вы черный и бездонный вихрь, в который вы готовитесь бросить все то, что в вас живет? Взглянули ли вы на небытие лицом к лицу? Соприкоснулись ли вы, в безмолвии вашей мысли, с сырым холодом и удушающей тяжестью земли, в которую вы готовы закопать себя? Преодолели ли вы головокружение от этих пяти букв: ничто?

― Ах, замолчите! Я нуждаюсь в той доле мужества, которая еще осталась во мне.

― Ну, вот видите! Вы не смеете даже думать об этом.

Гном пожимает плечами. Он расширяет свои серо-зеленые глаза ― и непобедимая скованность делает неподвижными позвонки моего затылка.

― А что, если бы вам предложили не деньги, но состояние? Я говорю не только о довольстве, т.е. о богатстве. Нет: невообразимое состояние, неисчерпаемое богатство, такое, которое не дерзнешь назвать в цифрах, даже во сне; богатство неисчерпаемое, или, что то же самое, исчерпать которое можно было бы усилиями, каких не хватило бы человеку, единственной заботой которого в жизни било бы расточать это богатство.

― Я не люблю шуток.

― А я ненавижу их.

Я смотрю с беспокойством в лицо ему. Он отвечает на мою невысказанную мысль:

― И вдобавок ― я не сумасшедший.

Спокойствие его безмерно смущает меня.