Катулл Мендес - Бессмертный

– Госпожу де Полиньяк?

– Да, ее. Мы увидимся завтра.

– Каким образом компаньонка королевы могла оставить Париж?

– Для здоровья, она едет на воды.

– Для чего ей надо увидеться с вами?

– Она везет мне двести тысяч ливров. Меня предупредил об этом барон де Бретель. Вы знаете почерк принцессы Ламбаль? Читайте.

– Да, это действительно ее каракули. Тут говорится о бумагах, которые вы должны отдать взамен денег.

– И это причина моего посещения, – сказала она. – Угодно ли вам заплатить миллион за те бумаги, за которые мне предлагают двести тысяч ливров?

– Мне!.. Для чего?

– Для ваших друзей.

– Мне не дано никакого позволения, и, кроме того, хотелось бы посмотреть на двести тысяч ливров.

– Приходите завтра, вы их увидите.

И действительно, я их увидел. После отъезда герцогини Полиньяк графиня показала их мне на своем письменном столе. Об этом можно думать что угодно. У женщин всегда есть задние мысли. Когда я хотел уйти, Жанна Валуа остановила меня. Она собиралась что-то сказать.

Заставив меня поклясться, что я знаменитый доктор, она, краснея, разделась до пояса. Этот демон был скромен, как невинная девушка. Она просила меня ни больше ни меньше, как уничтожить ужасное клеймо, которым ее отметили.

Я долго глядел на него. Ее грудь приняла прежнюю форму. Это было в одно и то же время ужасно и прелестно.

Я поцеловал клеймо и сказал:

– С этим нельзя сделать ничего более.

Два года спустя Жанна Валуа выбросилась из окна. Одна из ее лилий стесняла ее… Легко угадать, какая.

– Жозеф, – сказала мне однажды Лоренца, – твоя Англия погубит меня. Ее туманы давят. Я хочу уехать.

– Как хочешь, моя дорогая, куда же мы отправимся? Мир полон предрассудков. В прошлом году я хотел разбить нашу палатку в Турине; король просил меня оставить Пьемонт в течение недели.

– Я нисколько не дорожу Пьемонтом.

– И я также. Но когда мы с тобою скрылись в Ревередо, находящийся под властью Австрии, император Иосиф II остался этим недоволен и прислал сказать, что я ему мешаю.

– Что же, вернемся во Францию.

– У де Лоне и Шенона длинные руки. Я слишком много говорил о Бастилии.

– Может быть, в Палермо?

– У меня остались там неприятные друзья.

– Ну, так в Рим. Мне хотелось бы знать, что случилось с моей матерью и ее торговлей и попал ли Лоренцо на галеры.

– Разве время думать об этом? Не значит ли это прямо броситься в пасть католического волка?

– Однако, Жозеф, мы люди не без религии.

– Согласен, но Рим такое место, где надо быть очень религиозным. Подумай о папской булле, осуждающей масонов и приговаривающей их к повешению.

– Да… – сказала Лоренца.

– Затем следующая булла, изданная всего тридцать лет назад, уничтожает повешение…

– Ну, вот видишь…

– Но она заменяет его костром, как более очищающим и более согласующимся с христианскими обычаями.

– Трус! – воскликнула Лоренца. – В Ватикане нам желают добра. Епископ Тридцати говорил мне третьего Дня у леди Розберри, что в Ватикане к нам очень расположены.

– Этот епископ очень любезен.

– Он утверждает, что если бы ты согласился принести покаяние, тебя с восторгом бы приняли там.

– В этом надо быть очень уверенным, – отвечал я.

– Князь сам скажет тебе это.

Действительно, он подтвердил сказанное. Этот князь-епископ был человек не злой, отпускавший какие угодно грехи. Некоторое время я считал его другом дома. Он особенно интересовался моими приключениями и масонством, учение которого я ему объяснял. Но, со своей стороны, был очень привязан к церкви и нисколько не сожалел, что она порицает новые порядки, говоря, что нет никакой надобности делать нововведения. Я не знал, что отвечать на его слова.

– Все это настоящее детство, дорогой граф, – говорил он мне. – Папа увидит вас с удовольствием. Знаете ли вы, что он простил вашего бывшего приятеля князя де Роган и объявил, что он может быть папою?

– Неужели Людовик будет папой? – вскричал я.

– Во всяком случае, он может стать им.

– В таком случае, едем, – отвечал я. Лоренца была в восторге от моего решения.

Мы приехали в Рим в июле 1789 года и после краткого пребывания в меблированном отеле переехали во дворец Фарнези, где я был арестован 21 марта 1790 года, в праздник Святого Иоанна Евангелиста.