Александр Дюма: Воды Экса

Все три постоялых двора Экса были битком набиты: холера принесла сюда множество трусов, а политическое положение в Париже — множество недовольных; таким образом, Экс оказался средоточием как потомственной аристократии, так и аристократии денежного мешка. Первая была представлена маркизой де Кастри, вторая бароном Ротшильдом; маркиза, как известно, пользуется репутацией одной из прелестнейших и остроумнейших парижанок.

Впрочем, такое стечение народа не привело к повышению цен на квартиры или продукты питания. Я снял у бакалейщика довольно хорошую комнату за тридцать су в день и превосходно поужинал за три франка у местного ресторатора. Эти подробности, неинтересные для большинства, приведены здесь лишь для нескольких пролетариев вроде меня, которые придают им немалое значение.

Я попробовал заснуть, но сделать это оказалось невозможным раньше полуночи; дело в том, что на городской площади собралось человек тридцать денди, а чем громче кричат эти горлопаны, тем им бывает веселее. Среди поднятого ими гвалта я различил одно имя, правда, в течение какого-нибудь получаса оно повторилось десятки раз; только и слышно было: Жакото, Жакото! Я подумал, естественно, что человек, носящий его, какая-нибудь знаменитость, и спустился вниз, дабы познакомиться со столь выдающейся личностью.

На площади имелось два кафе; одно пустовало, другое было переполнено; одно хирело, другое процветало. Я спросил у своего хозяина, в чем кроется причина такого предпочтения публики; он ответил, что привлекает ее Жакото. Я не посмел спросить, кто такой Жакото, из страха показаться слишком провинциальным, и направил свои стопы к переполненному кафе; все столики были заняты; за одним все же оказалось свободное место, я завладел им и позвал официанта.

Мой призыв остался без ответа. Тогда я прибегнул к своему самому зычному голосу, но и это не помогло.

— Ви нетафно прибили к Экс? — спросил меня с немецким акцентом один из моих соседей — он поглощал пиво и выдыхал дым.

— Сегодня вечером.

Он кивнул, как бы говоря: в таком случае все понятно, и, повернув голову в сторону двери, произнес лишь одно слово:

— Шакото!

— Сию минуту, сударь! — ответил чей-то голос.

И тут же появился Жакото; это был всего-навсего старший официант. Он остановился у нашего столика: стереотипная улыбка не сходила с его толстого, добродушного и глупого лица. Видели бы вы эту физиономию! Пока я заказывал смородиновую настойку, раздалось одновременно множество голосов:

— Жакото, сигару! — Жакото, газету! — Жакото, огня!

Откликаясь на каждый возглас, Жакото тут же извлекал требуемую вещь из кармана; мне на мгновение показалось, что он обладал волшебным кошельком Фортунатуса.

В ту же минуту из темной залы, смежной с кафе, донесся еще один голос:

— Жакото, двадцать луидоров!

Жакото приложил руку к глазам, взглянул на того, кто обращался к нему с этой просьбой, и, вероятно удостоверившись в платежеспособности клиента, порылся в своем чудодейственном кармане, извлек из него пригоршню золотых монет и, ничего не прибавив к своим обычным словам: «Сию минуту, сударь!» — вышел, чтобы принести мне настойку.

— Ты проигрался, Поль? — спросил молодой человек, сидевший за соседним столиком.

— Потерял три тысячи франков…

— А ви играете? — спросил меня немец.

— Нет.

— Почему?

— Я недостаточно беден, чтобы мечтать о выигрыше, и недостаточно богат, чтобы рисковать проигрышем.

— Ви прави, молодой шеловек! Шакото!

— Сию минуту, сударь!

— Пиво и сигара.

Жакото принес ему шестую сигару и четвертую бутылку пива, предложил огня и откупорил бутылку.

Пока я пил настойку, двое наших попутчиков подошли к моему столику и хлопнули меня по плечу; с дюжиной приятелей, встреченных в Эксе, они собрались на следующий день ехать купаться на озеро Бурже в полулье от города и пришли спросить, не желаю ли я примкнуть к ним. В моем согласии можно было не сомневаться; я поинтересовался только, как мы туда доберемся; они ответили, чтобы я ни о чем не тревожился: все улажено. И я преспокойно отправился спать.

Наутро я был разбужен громким шумом под моим окном. На этот раз имя Жакото было заменено моим собственным именем, и не менее тридцати глоток выкрикивали его что есть мочи, стараясь докричаться до моего третьего этажа. Я соскочил с кровати, думая, что в доме пожар, и подбежал к окну. Тридцать — сорок наездников верхом на ослах выстроились в два ряда на площади, перегородив ее во всю ширину. Такое зрелище привело бы в восторг самого Санчо. И все они приглашали меня присоединиться к их компании.