Антон Дубинин - Катарское сокровище

Итак, брат Гальярд был недоволен и устал. Он и в радостном-то настроении красотой не отличался: тулузский мальчик вполне заурядной внешности со временем превратился в долговязого и сутулого отца с ранней сединой, клочками торчавшей вокруг широкой тонзуры, с лицом длинным и замкнутым, на котором особенно выделялся скривленный на сторону нос, согнутый, как орлиный клюв. Глаза у брата Гальярда были небольшие и не особо выразительные, особенно потому, что он не слишком хорошо видел вдаль и все время щурился. Неприятное впечатление усугублял кривой шрам, пересекавший его левую щеку до самых губ. Гадкий шрам: он так нехорошо сросся, что улыбаться брат Гальярд умел теперь только одной стороной рта. Он уже приучился не улыбаться своим свидетелям на трибуналах: знал по опыту, что «кривая усмешка» инквизитора вместо ободрения бросала неподготовленных людей в холодный пот.

Всю первую половину дня он ехал в седле, протестуя таким образом против повозки, а кроме того, не желая всю дорогу слушать разговоры брата Франсуа. Потом раскусил нечистоту своих намерений, услышал в собственной тяге к бедности голос гордыни — и поддался уговорам братьев, слез наконец с седла. Какое облегчение — повозка с настоящими скамьями, на полу — мягкие чепраки: хочешь — сиди на лавке или на сундуке, а хочешь — приляг на пол и вытяни давно ломившие ноги. Ну ладно, чуть заметно кривясь от боли, подумал брат Гальярд: я-то монах, мне детей иметь не надобно. Но как только на деторождение способны рыцари, которые полжизни проводят в седле?!..

Брат Франсуа де Сен-Тибери, его францисканский напарник, всю дорогу разумно проделал в повозке; там же он перекусил и выспался, и посему вид имел цветущий. Он вообще казался довольно цветущим и жизнелюбивым: приятное, не в пример Гальярдову, округлое лицо, мягкие плавные жесты, глубокий голос, какой порой бывает у полноватых людей. Он часто улыбался, и от носа к уголкам губ у него сбегали глубокие морщины улыбки. Сочувственно покивал брату Гальярду, предложил ему глотнуть вина, даже хотел растереть ему затекшие члены:

— Не позволите ли, брат? До принятия хабита я, смею признаться, обучался в самом Салерно медицине…

Гальярд хотел было отказать, но устыдился и согласно поблагодарил. Он сердился на себя самого за нелюбовь к брату Франсуа и дал себе зарок ничем ее в дороге ли, в деле не выказывать. Да и не было у нее причин, у нелюбви: единственной виной этого еще незнакомого брата можно счесть только то, что брат Гальярд не знал, можно ли на него положиться. Легко легатам менять инквизиторов, разбивая сработавшуюся пару, поставляя напарником — совершенно чужого человека только лишь по причине чьих-то наветов. Откуда им знать, что инквизиторы должны быть как две руки одного тела, что они должны доверять друг другу более, чем братья, потому что просчет одного немедля отзовется на другом… а в результате — и на невинных людях. Но кто же в Риме сегодня послушает жалобу инквизитора? В курии со времен святого отца Григория IX уверены, что доминиканцы только и мечтают убежать от опасной и тяжелой службы, что любая их претензия — это попытка увильнуть от работы. А люди-то боятся не легатов, которым сами рады на несправедливость инквизиторов пожаловаться: нет, доминиканцев… Считается отчего-то, что францисканцы как инквизиторы добрее… вон этот Франсуа какой масляный. На его тонзуре можно, как на сковороде, яйца жарить и масла не класть… И больные колени растирает сквозь рясу ласково, как родная мать. Так, довольно, твой брат в святом монашестве лечит твою слабую и грешную плоть, а ты за добро его же осуждаешь — нечего сказать, хорош исповедник и душепастырь…

И уж тем более не виноват брат Франсуа, что он не брат Рожер. Не первый Гальярдов напарник, Царствие ему небесное… Бог дал, Бог взял. Наказует и милует, низводит до ада и возводит . Забирает одних братьев, дарит других, и нет никого, кто избежал бы руки Его.

Кроме старших инквизиторов, в повозке ехало еще два человека — их помощников, поменьше значимостью, но почти равных по предстоящим трудам. Это был нотарий Гальярда, молодой брат Аймер из его монастыря, не так давно рукоположенный: драгоценный сын, поддержка и опора, нерушимая верность и бесконечная отвага. Плечо, на которое можно будет опереться, как бы ни пошли дела с напарником. И при отце Франсуа обретался секретарь — брат Люсьен, милый и тихий юноша ангельской внешности: ясные ягнячьи глаза, бледная кожа и совершенная худоба. Такая, что каждый узел на его францисканской веревке казался шире Люсьенова запястья. Брат Гальярд невольно гнал от себя мысль, что говорливый Франсуа выбрал этого юношу в секретари единственно за крайнюю его кротость и безответность. Истинный брат-овечка, если вспомнить францисканские предания: это именно он нынешним мокрым утром шел перед повозкой и палкой отодвигал с колеи вылезших на дорогу лягушек, чтобы их не раздавило колесами. Чудесный монах, добрый и смиренный, исполненный милосердия. Да только в инквизиционном трибунале ему делать нечего, послушайте опытного следователя. Там твердые рыцари Христовы нужны, а не братья, которые при виде людских страданий начнут и сами рыдать или падать в обморок. Потому что людских страданий секретарю инквизиции за процесс придется увидеть немало, кто бы ни был тому виной.