Ксавье Монтепен: Замок Орла

С этими словами он приложил дуло пистолета к пороховой дорожке и спустил курок.

Раздался глухой, но мощный взрыв. Гранитная глыба подскочила, точно сухой лист, поднятый ветром, – гора содрогнулась до самых глубин своего подземного чрева. Свод грота раскололся пополам. И с оглушительным грохотом обрушился на первую камеру, завалив серых каменными обломками. Над второй камерой свод остался на месте, незыблемый, как арка собора.

Когда землетрясение прекратилось и дым вперемешку с пылью рассеялся, Лакюзон и Гарба, изумленные и даже испуганные тем, что все еще живы, разглядели в лунном свете, проникавшем в разверзшийся пролом гранитного свода, ступени длинной лестницы, тянувшейся вверх – до самого Шан-Сарразена.

Они были спасены – и свободны!..

– Право слово, капитан, – воскликнул Гарба, – мы вернулись с того света!.. Думаю, еще никто не мог бы похвастать, что видел то, что видели мы!..

Нужно ли здесь что-то объяснять?.. Как бы то ни было, мы это сделаем – на всякий случай.

От взрыва, сместившего, как мы уже говорили, гранитную глыбу, открылся давным-давно заваленный проход на лестницу, которую когда-то вырубили сарацины. С этой титанической работой они справились отлично, а целью их трудов было проделать потайной ход из крепости прямо к реке, чтобы доставлять по нему провиант и воду.

Лакюзон, пробравшись во вторую камеру, перенес туда и тело Маркиза.

А тело Варроза так и осталось погребенным под грудой камней, словно Провидению было угодно уготовить этому последнему отпрыску рода титанов гробницу величиной с гору.

– Раз Господь оставил нас в живых, – проговорил Лакюзон, – значит, мы ему еще нужны. Закончим же начатое!..

Подхватив на пару мертвое тело священника, капитан и Гарба первыми за многие столетия после постройки лестницы двинулись вверх по ее крутым ступеням навстречу свету.

Когда они добрались до Шан-Сарразена, Лакюзон сказал:

– Давай копать могилу.

И они вдвоем принялись вырубать землю шпагами и потом выгребать ее руками.

Спустя два чаоса, когда после безмолвных усилий работа подошла к концу и достаточно глубокая могила была вырыта, они опустили тело священника в эту холодную усыпальницу. Затем они засыпали могилу, а сверху присыпали ее булыжниками, мхом и лишайником, чтобы скрыть все следы того, что здесь произошло.

После Лакюзон опустился на колени – и с его губ сорвался крик, исходивший из самого сердца:

– Христос, сын Господа всемогущего, ты, один из Троицы, правящей в Царствии небесном, принес себя в жертву, придя на землю, и отдал жизнь свою во спасение людей. Бог-Отец и Бог-Святой Дух остались на небесах… Из троицы, защищавшей Конте, только я один, Сын, остался здесь. Отец же и Святой Дух вознеслись на Небеса… Христос, разве не закончилась моя миссия на этом свете? Вверяю себя под защиту твою. Одели же меня разумом Маркиза и силой Варроза, если Родине еще нужны сила одного и разум другого! Христос, молю тебя, услышь меня!..

Вслед за тем Лакюзон поднялся, укрепленный своей молитвой, и, обращаясь к Гарба, сказал:

– Идем!

И они вдвоем, не оборачиваясь, ушли прочь.

На третий день после событий той ночи на улицах доброго города Доля царили большое оживление и необычная суматоха.

Было одиннадцать часов утра.

Лавки были закрыты, звонили колокола, горожане, нарядившиеся по-праздничному, слонялись по улицам, подобно бесконечным, все нарастающим потокам, сливаясь в настоящее человеческое море. Более многочисленная и шумная толпа заполонила возвышенности вдоль дороги со стороны Лон-ле-Сонье.

Определенно в городе намечалось некое важное событие – должно быть, ожидался приезд какой-то важной особы.

Вдруг бессчетное множество глоток взорвалось единодушным возгласом.

Самые зрячие разглядели на дороге быстро приближавшееся облако пыли.

Пыль поднимали столбом копыта мчавшейся во весь опор лошади со всадником в облачении горского повстанца.

Когда горец поравнялся с толпой зевак, те окликнули его:

– Везут?

– Везут! – коротко бросил в ответ всадник и, не останавливаясь, на полном скаку влетел в город.

– Да здравствует Лакюзон!.. – закричали на все лады горожане.

Через четверть часа напряженного ожидания дорога вдалеке снова заклубилась пылью – на сей раз ее густое облако было больше и надвигалась не стремглав, а медленно, будто величаво.

– Это кортеж!.. – вопили зеваки. – Кортеж!