Владимир Пистоленко - Крылья беркута

У самой двери Обручев остановился, словно его толкнули. Достал из кобуры наган и, хотя знал, что он заряжен, резко крутнул барабан. Сунул наган в карман и, сдерживая шаг, не спеша, как он ходил обычно, вышел во двор.

Кроме часовых, там никого не было. Обручев несколько раз прошелся по двору и, не заметив ничего подозрительного, завернул за угол в узкий коридор между домом и каменной оградой. В это время из погреба с кульком картошки вышел Стрюков. Заметив Обручева, он удивился: что могло привести поручика в такой закоулок? Сам не зная, зачем он это делает — просто из любопытства или по привычке хозяина видеть все, что творится у него на усадьбе, — Стрюков прокрался вслед за Обручевым, осторожно глянул из-за угла и удивился: Обручев наклонился над отдушником и принялся там что-то делать... Потом каблуком сапога прочертил в снегу канавку.

Чего ему надо?

А Обручев вытащил из отдушника тряпичную затычку, в открывшееся отверстие запустил руку, достал оттуда шнур, протянул его по канавке, вынул спички и поджег конец шнура.

Стрюкова охватил ужас! Недаром же он был в свое время военным, да не просто военным, а сотником, чтобы не понять происходящего. Отшвырнув в сторону кулек с картошкой, он бросился к Обручеву.

— Ты что это делаешь, поручик?

— Вот вы где! А я всюду искал вас, — торопливо заговорил Обручев. — Уходите, Иван Никитич. Уходите скорее!

— Куда уходить? Зачем?

— Сейчас будет взрыв!

— Да ты ошалел, что ли?! Убирай все к черту!

— Не могу. Я должен! В подземелье боеприпасы. Взорвем — конец Красной гвардии. Атаман их голыми руками возьмет.

— Дай-то господи! А ты убирай свои бомбы. Слышишь?

Стрюков ринулся к фитилю, но его перехватил Обручев.

— Уходите, Иван Никитич!

Стрюкова охватила ярость.

— Да у меня в подполье золото! Вся моя жизнь, можно сказать, запрятана. Убирай!

Стрюков снова кинулся к отдушнику, но Обручев преградил ему путь. Стрюков хотел ударить его в лицо, но Обручев изловчился, и стрюковский кулак угодил в плечо.

— Уйди, идиот! Оба пропадем, — прохрипел Обручев, изо всей силы пытаясь оттолкнуть Стрюкова.

Почувствовав, что поручик одолевает его, Стрюков повысил голос:

— Я закричу. Кричать буду!

— Тише!

— Эй, люди, сюда! — заорал Стрюков.

Обручев выхватил наган и два раза выстрелил.

Стрюков вскрикнул, пошатнулся и, взмахнув руками, грохнулся на снег.

А в закоулок уже бежали люди, впереди всех Алибаев, за ним Кобзин, Надя, красногвардейцы.

— В чем дело, Шестаков? — резко спросил Кобзин. — Ну?

— Петр Алексеевич... Стрюков вот, — сбивчиво заговорил Обручев. — Видите, что задумал? Я заметил, он пошел сюда... Я следом... Смотрю — он фитиль зажег... и в отдушник... Я к отдушнику, а там заряд, заряд взрывчатки... Он кинулся на меня и за горло... Он сильный, здоровый, сами видите... Ну, я и выстрелил... Вот он, фитиль...

Обручев кинулся к фитилю, выхватил его из отдушника и стал топтать ногами.

— Я же говорил, Петр Алексеевич... от него всего можно ожидать. А я не думал стрелять в него... Честное слово! Невольно все получилось.

— Не волнуйся, Шестаков, правильно поступил! Зачем шел, собака, то и нашел! — сказал. Алибаев.

Хотя комиссар Кобзин видел Василия всего один раз, все же, когда тот вошел в кабинет, Петр Алексеевич с первого взгляда узнал его.

— О, старый знакомый, — приветливо заговорил Кобзин и, поднявшись из-за стола, двинулся навстречу. — Здравствуй, назад вернулся? Давай присаживайся.

— Да я тут барахлишко не все забрал, вот и надумал, — сказал Василий, осторожно устраиваясь на край стула.

— Прямо из Соляного? — спросил Кобзин.

— Оттудова. — Лицо Василия стало хмурым. Он боязливо оглянулся вокруг. — Я к вам насчет Семена...

— Семена? Какого Семена? — будто не понимая, о ком речь, спросил Кобзин.

— Ну, вашего. Маликова.

— Семена Маликова? — переспросил Кобзин, боясь думать о том смертельно страшном, что мог сообщить Василий.

— Да.

— А что с ним? Встречался где-нибудь?

— Ага, — ответил Василий. — В Соляном. Я вам все как на духу... Когда я ударился отселе, то прямо в Соляной. И нанялся там при конторе сторожить и печи топить. Вот так. Там сейчас контрразведка.

— Полковника Рубасова?

— Ага, — кивнул Василий. Он снова с опаской огляделся вокруг, словно боясь, что его могут подслушать, и заговорил шепотом: — Ой, чего они там делают, товарищ комиссар: людей на допрос приводят и бьют их, ну прямо бьют до смерти. А ночью пьянствуют, и опять же стрельба... Третьего дни привели Семена Маликова. Когда вели, был совсем, ну, как бы сказать, целый и здоровый, а обратно выволокли волоком. Даже не дышит... Велели, чтоб я водой поливал. Мое дело сами знаете какое, что прикажут, то и делаю. Ушли они в дом, а Семен очнулся, признал меня. И стал просить: меня, говорит, убьют, а ты проберись в Южноуральск, найди комиссара Кобзина... Словом, он велел ни с кем не разговаривать, только с вами, и рассказать, что я его видел. И еще велел передать, что у вас, стало быть, в вашем отряде, завелся предатель. Семена они там ждали. Больше он ничего не сказал. Потом вышли контры и опять его увели. Вот такие дела. Одним словом, жалко Семена. Вот и все... — Он поднялся. — До свидания вам.