Дэвид Бликст - Короли Вероны

За первой парой дверей следовала вторая. И эти двери были закрыты. Чоло опять поймал себя на попытке перейти на бег, усилием воли остановился и прислушался. На расстоянии одного лестничного пролета по-прежнему плакал ребенок, зато остальные в доме крепко спали.

Фортуна благоволит смельчакам, думал Чоло. Он пробрался за угол, нащупал перила. Спешка могла стоить ему жизни.

Почти все ступени отчаянно скрипели, но Чоло ступал по краю лестницы, где древесина лучше сохранилась и почти не издавала шума. В конце лестницы было окно, выходившее на север. Чоло увидел тонкий, как лучина, месяц, а месяц увидел Чоло. Последний согнулся в три погибели, вжался в стену и стал высматривать двустворчатую дверь.

Вскоре он различил створки — месяц по ним будто светлой кистью прошелся. За ними — Чоло слышал — и находился ребенок. Он не плакал в прямом смысле слова, а скорее всхлипывал во сне, а может быть, пускал младенческие пузыри. Похоже, детская совсем небольшая — эхо всхлипываний не раскатывалось, а тотчас отвечало ребенку.

Чоло выжидал, вслушиваясь в шум за дверью. Есть ли при младенце нянька? Наверняка нет. А если и есть, спит мертвым сном. Который через несколько минут станет для нее единственно возможным состоянием. Чоло ухмыльнулся и стал смотреть в окно, давая глазам привыкнуть к лунному свету. Он вознес мольбу Господу, чтобы облако скрыло месяц, но по зрелом размышлении переадресовал ее дьяволу.

Кто бы ни услышал мольбу об облаке, она тотчас была исполнена. Лестница погрузилась во мрак. Чоло осмелел. Он занес кинжал и рывком открыл дверь.

В детской было темно, хоть глаз коли. Пришлось опять помедлить на пороге, чтобы глаза привыкли к полному мраку.

Ребенок по-прежнему тихонько всхлипывал. Чоло скосил глаза в угол, откуда доносились звуки, и ему показалось, что он различает очертания колыбели. Он опустил руку с кинжалом — выбранный им первоначально размах явно был несообразен размерам жертвы. Чоло сделал шаг в комнату, продолжая держаться за косяк.

Из угла метнулась тень. От резкого сухого звука Чоло вздрогнул. Внезапно в груди у него словно что-то взорвалось. Очнулся он в коридоре на полу. Значит, его чем-то ударили, чтобы оглушить. Свободной рукой Чоло нащупал деревянную стрелу, торчавшую из грудины. Машинально стал перебирать перья. Он стонал, но не решался выдернуть стрелу.

Со скрипом отворилась вторая дверь. Покров со светильника сорвали, и Чоло на мгновение ослеп. Свет приближался, заполняя собой все пространство, будто сиял в руках самого ангела мщения. Наконец ангел — весь в белом — остановился прямо над Чоло. Точнее, остановилась. Ибо это была женщина. А белые одежды означали траур.

— Значит, не насмерть? Очень хорошо.

— Святая Мадонна… — попытался произнести Чоло. На губах остался металлический вкус крови.

— Тише!

Женщина с одной стороны от Чоло поместила свечу, а с другой — орудие мщения, маленький лук. Вероятно, она ушибла руку, когда стреляла, потому что стрелу из груди Чоло выдернула левой рукой.

За ангелом маячила еще одна тень — молоденькая девушка с младенцем. С тем самым младенцем, за жизнью которого пришел Чоло. Он не знал, мальчик это или девочка — дитя еще не вышло из возраста пеленок, с виду было не определить, а заказчика Чоло спрашивать не стал. Ему хотелось спросить сейчас, но было больно даже дышать.

Женщина-ангел тряхнула головой. Переливчатым, по мнению Чоло, прелестным голосом она произнесла:

— Меня интересует только его имя.

— Я…

— Вы не поняли вопроса, любезный?

— Да простит меня… ваша милость, это женщина.

Ангел кивнул, однако не улыбнулся. А Чоло очень хотелось увидеть ангельскую улыбку. Он умирал. И ему необходимо было утешение.

— Простите меня, мадонна.

— Бог простит.

Его собственный кинжал поблескивал слева от бледной ангельской руки. Чоло сделал над собой усилие, чтобы закрыть глаза и не видеть, как вытекающая жизнь обагряет плиточный пол.

Той же ночью на дороге в Верону

— «О», характерное для Джотто.

У Пьетро успело сложиться впечатление, что отец диктует ему даже сны. Вот и сейчас он — казалось, специально — подбирал такие слова, которые превращали сон в навязчивый полубред. Пьетро стал сниться камень, на котором кисть выводила правильный круг.

Художник выбрал красную краску. Круг получился кровавый.

— Пьетро, я с тобой разговариваю.

Пьетро подскочил в трясущейся карете.