Брезгливо бормоча, дож засунул палец в зловонный рот крестьянина и надавил на язык, чтобы жидкость проникла мертвому в глотку. Когда пузырек опустел, дож с видом человека, выполнившего небольшое, но неприятное дело, вытащил пахнущий лимоном платок, который всегда носил в рукаве, вытер ладони и, прижав платок к носу, глубоко вдохнул, явно довольный возможностью поставить наконец преграду исходившей от крестьянина вони.
Облаченный в тяжелую парчу, не отнимая платок от носа, дож вновь сел на стул, глядя на труп маленькими пытливыми глазками. Затем рассеянно поправил на голове замысловатую красную шапочку, и ее тупой конец поднялся вверх, напомнив указующий на Бога средний палец.
Мертвый крестьянин был во дворец приглашен, а я, бездомный сирота, попал туда благодаря доброте своего наставника. Я всем обязан ему и остальным моим учителям. Без наставников человечество так и не вышло бы из темной, холодной, сырой пещеры; люди искали бы на себе вшей и ломали голову, как праотцу удалось развести легендарный огонь.
Я познакомился с маэстро в четырнадцать лет или пятнадцать, хотя откуда мне знать свой истинный возраст? Мне неизвестна дата моего рождения; впрочем, теперь это не имеет никакого значения. Убийство крестьянина произошло в 1498 году от Рождества Христова — том самом, когда старший повар дожа увидел, как я украл с лотка гранат на острове Риальто, и избавил меня от нищенской жизни на улице.
Я хорошо помню тот увесистый гранат на своей ладони — в жесткой красной кожуре, набитый рядами сладких рубиновых зерен. Когда я взял его из груды других, то сразу представил упоительный хруст кожуры, облачко терпкого аромата и вкус брызнувшего на губы, стекающего по подбородку сока. Ах этот библейский плод с остроконечной пуповинкой — избранник богов и пища мертвых! Я прижал гранат к груди и побежал.
Но старший повар, встав на моем пути, схватил меня за ухо.
— Так не годится, парень! — Он отобрал мой гранат — да-да, я уже думал о нем как о своем — и вернул продавцу. Я растерялся и в то же время разозлился. Но прежде чем успел что-либо предпринять, он сказал: — Я покормлю тебя на кухне во дворце. Но прежде ты должен помыться.
Вот это да! Поесть во дворце дожа! За такое дело я бы вымыл всех вшивых беспризорных, всех гнойных прокаженных, всех больных проституток на беднейших задворках Венеции.
— Слушаюсь, синьор, — пробормотал я.
— Andiamo. [3] Пойдем (ит.)
— Крепко схватив за ухо, он повел меня по Риальто.
Мы миновали пекаря, у которого я воровал хлеб, и тот удовлетворенно хмыкнул — наверняка решил, что меня наконец накажут. Прошли мимо торговца рыбой, где я совсем недавно стащил копченую форель, и он погрозил мне страшным острием здоровенного ножа. Пробрались сквозь толпу покупателей, и те косились на моего поводыря и кивали, словно хотели сказать: «Вот и отлично — один негодник попался!»
Такие же грязные и неопрятные типы, как я, подозрительно выглядывали из темных углов — если человека ведет по улице хорошо одетый господин, это для нищего либо очень хорошо, либо очень плохо. Меня может ждать бесплатная горячая еда, дарованная из милосердия, или жестокое наказание, уготованное для мальчишек, о которых ни единая душа не пожалеет. Я подмигивал своим друзьям, намекая на нежданное везение, но голод был гораздо сильнее уверенности в том, что меня покормят.
На заднем дворе дворца я разделся и вымылся грубым щелочным мылом в холодной воде. Пока я дрожал в деревянной ванне, повар обрил мне голову.
— Вшам не место на моей кухне, — сказал он.
— Как вам угодно, синьор. — Я не забыл, что он обещал мне еду.
Вспоминаю, какая меня охватила паника, когда я сидел голый и обритый в деревянной ванне и он тронул родимое пятно на моем лбу. Как-то слишком любовно провел по нему пальцем и дольше, чем нужно, задержал руку. Мне приходилось встречать мужчин, которым нравилась близость с мальчиками, и я не раз вырывался из их потных рук. И теперь резко откинул голову, испуганный, но готовый дать отпор. Я всмотрелся в его лицо, ища намек на хищность, которую научился распознавать на улице. Но ничего подобного не заметил — умные глаза спокойно смотрят на меня.
Повар убрал руку и деловито приказал:
— Скреби! За ушами и между пальцами ног. — Здесь же, во дворе, он сжег мою одежду и, затаптывая угли, приговаривал: — Фу, ну и грязь! — Затем дал мне чистые шерстяные панталоны и белую тунику из сурового полотна. Почувствовав на только что вымытом теле чистую одежду, я поежился от удовольствия, а он тем временем повел меня внутрь.
Читать дальше